Июль 1099 года
Он смотрел, как от порывов знойного ветра поднимался полог его шатра. Видел, как лёгкие песчинки вихрем кружились на улице под палящими лучами солнца. Слышал протяжные стоны больных, обрывающиеся на высокой ноте – всеобщее отчаяние остро ощущалось каждым из тринадцати тысяч крестоносцев, осадивших Иерусалим. Их камнемёты не брали неприступный город, каждый раз извергавший из себя стрелы, огонь, смолу и гвозди на головы рыцарей и пехотинцев. Шли долгие недели противостояния, и, казалось, все они умрут под кипенно-белым солнцем среди песков и скал. Редкая зелень и колючки, устилавшие выжженные земли, не давали ни тени, ни воды. Светлые квадратные башни Иерусалима и купол церкви Святого Стефана, казалось, исчезали в туманной дымке влажного тёплого воздуха.
Все они верили.
Город, за стенами которого Господь обрёл свой покой. Там, где он наконец-то смог отдохнуть от бесконечных страданий за род человеческий. Там, где было слишком много боли и силы духа. Там, куда добрые христиане уже не имели доступа. Там, где под его стенами томились тысячи воинов, перенёсшие голод, болезни и неудачи…
Он прикрыл глаза. Кольнуло болью в висках. Стиснув зубы, застонал, пока не почувствовал прикосновение мокрой ткани к горячему лбу. Короткий миг облегчения, который вновь сменится беспокойным маревом перед глазами. Живот словно жгло калёным железом – казалось, от любого движения его снова вывернет наизнанку.
– Уильям, – услышал он тихий голос монаха-лекаря, Глена, – только пост и молитва спасут вашу душу.
– Я не могу даже осенить себя крёстным знамением, – пробормотал он.
– Дай бог, вы поправитесь, милорд, – Глен вновь смочил тряпку и приложил к его лбу, даруя облегчение всего на несколько мгновений. Марево перед глазами плясало, превращаясь в белёсую дымку.
– Есть вести? – прохрипел Уильям.
– Нет. Дерево, которое привезли генуэзцы, пошло в расход. Пока ещё осадные башни и машины не готовы. Но люди продолжают умирать! Господь наказывает нас за промедление! Неверные отказываются сдать город и продолжают осквернять наши святыни, милорд. Раймунд Тулузский и Готфрид Бульонский[1] удвоили усилия, чтобы скорее закончить приготовления к штурму.
– Во имя Господа, – шептал Уильям с закрытыми глазами. У него не оставалось сил на то, чтобы сфокусировать взгляд хоть на чём-то. – Как герцог?
– Герцог Роберт укрепляется в вере благодаря Арнульфу[2]. Он верит, что вы поправитесь, и снова будете участвовать в его совете.
– Я хочу написать письмо, Глен. Позови Жана.
– Будет сделано, милорд. Я мигом!
Уильям открыл глаза и заметался на постели. Почти месяц они осаждают город. Смотрят на зубчатые стены и узкие бойницы, за которыми прячутся неверные. Видят, как те мучают христианских паломников, выталкивая их на стену со связанными конечностями. Упиваются их страданиями. Высмеивают. Глумятся над их болью. Осталась позади изнурительная осада Антиохии[3], где крестоносцы устроили кровавую бойню, вымещая ярость за многонедельную жару и ледяные дожди, обезглавленных невинных, набеги сельджуков и отсутствие поддержки. Казалось, что все правители забыли о терпящих бедствие воинах, призванных освободить путь христиан к святыням. Даже для того, чтобы построить осадные башни, пришлось снимать дерево с галер генуэзского купца Гульельмо Эмбриако, прибывшего пару недель назад в порт Яффы. Уильям поморщился: при этих воспоминаниях боль снова сковала виски – воины креста добрались до этих мест из последних сил. Ещё несколько дней назад единственным беспокойством казалась только бессонница от накопившейся усталости. Долгими ночами Уильям вслушивался в пение песков за пологом шатра, нарушаемое бормотанием и храпом спящих воинов. Со стороны Иерусалима царила зловещая тишина.
– Вы звали, милорд? – на фоне светлого полога шатра Уильям различил очертания его оруженосца Жана в грязной и рваной тунике.
– Отдай свои вещи прачкам, пока ты ещё служишь мне. Как у нас с едой?
– Цены растут, милорд, особенно, на горох и овсяные лепёшки. Наши запасы подходят к концу. Олаф распорядился урезать порции на треть. Почти каждый день мы по очереди отправляемся за водой всё дальше и дальше от лагеря. Если будет воля божья, то продержимся, милорд!
– Как остальные?
– Держатся, – Жан вздохнул. – Мы молимся за ваше выздоровление.
– Пока могу говорить, – пробормотал Уильям, силясь оставаться в сознании, – я продиктую письмо. Если со мной что случится, то оно должно оказаться в Иннис Касле. Пусть кто-то из парней отвезёт его моей жене.
– Я готов, милорд, – голос оруженосца дрогнул. – Правда, чернила пришлось одолжить у Сезинанды, наши-то совсем высохли…
Последние слова Жана как будто утонули и растворились в тумане. Бессонница, одолевавшая Уильяма по ночам, бесследно исчезала к полудню, и он не мог бороться со сном. Каждый раз, когда закрывал глаза, его одолевали кошмары. Снился отец, граф де Клер, неустанно наставляющий его в воинском искусстве. Строгий, жёсткий, требующий дисциплины. Припоминавший сражение с Вильгельмом в долине Дюн, научившее идти на риск и добиваться своего. Снился старший брат Гилберт, с кем они не раз вместе отправлялись в походы. Ночевали под открытым небом, упражнялись в воинском искусстве, охотились и подолгу просиживали над свитками с чертежами и схемами по осаде очередной крепости. Снилась жена Кларисс, чьи ярко-зелёные миндалевидные глаза вспыхивали гневом у алтаря, где они оба произносили брачные обеты почти тринадцать лет назад. Златокудрая, с россыпью едва заметных веснушек на округлом лице. Упрямая, своевольная и неутомимая в достижении целей. Ненавидела норманнов, но терпела их присутствие в Иннис Касле долгие годы. Носила под сердцем его дочь. Ждала его после очередного похода…
