На грани сна и яви она ещё раз пробежалась по сообщениям в телефоне, а по сути – в своей душе.
«С десятилетием тебя, родная».
«Я помню каждый год этого десятилетия».
«Я обожаю каждый месяц из этих лет».
«Я люблю каждый день из этих месяцев».
«Я ценю каждый вздох из этих дней».
На прощание она услышала короткое: «В десять».
Всё было готово к десяти, она была готова. Шёлк простыней, прохлада комнаты… Только ночь разделяла их. Её и «десять».
На грани сна и яви она услышала щелчок двери, потом тихие шаги.
– Ты не должен был… как?
– Я сказал: «В десять», уже десять.
– Но?
– Давай не сейчас.
– Не сейчас.
Неспешный диалог мужских губ и женской шеи. Запаха улицы и свежести геля для душа. Влажных волос и шёпота.
Она смотрела на розы у себя перед глазами глазами. Кустовые, нежные. С полупрозрачными листиками, источающими аромат.
– С десятилетием тебя.
– Роз тоже десять?
– Одиннадцать. Мне нужен следующий год.
Розы прошлись по обнажённому телу, иногда задевая шипами – царапая. Голова откинулась на подушки. Глаза смотрели в глаза.
– Привет.
– Привет.
Лепестки пробежали по шее, тонкая кожа, видна жилка… бьётся – быстро. Опустились ниже, по ключицам, обвели каждый сосок, целовали, окутывали шапочкой бутона. Дойдя до пупка, остановились.
– Я скучал.
– Я скучала.
Когда он успел снять одежду?..
– Тш-ш-ш… – Бутон у бутона. Что-то прошептали друг другу, пока раздвигала ноги шире… шире… ещё… Царапина. Остро. Больно.
– Не шевелись, – прошептал он. Она и не думала. Просто смотрела. Он уточнил: – Ты мне доверяешь?
Она бы доверила ему свою жизнь. Не думая.
– Мне нужно десять.
– Десять? Не много? – В женском голосе промелькнули нотки смеха.
– Два дня… Десять раз… на наши «десять».
Она сладко потянулась, ловя последние минуты полусна, придумывая на грани яви, какой сон мог бы ей сниться, если бы она видела сны.
Удобная привычка просыпаться раньше будильника на десять минут вне зависимости от того, на какое время тот заведён, давала возможность побыть наедине со своими мыслями, позволить себе минуты тишины и отстранённости – невиданная роскошь в век скоростей.
С первым же сигналом будильника, она легко встала, отбросила сонливость и морок придуманных снов, бодро начала свой день. Долгий день.
Стакан воды, упражнения для пресса, ног, позвоночника, для гибкости, стройности, для хорошего настроения, для всего, что может понадобиться и не понадобиться в течение дня. Беговая дорожка стояла около широкого окна, выходящего на газон с молодой, светло-зелёной травой. На синее утреннее небо с кучевыми облаками и почти сухую ветку дерева, заслоняющую вид на зелень.
По пути в ванную комнату она открыла дверь в «детскую», где из-под одеяла торчали ноги уже совсем недетского размера.
– Просыпайся, засоня.
Ответом было невнятное бурчание и недовольное сопение под подушкой, накрытой одеялом.
– Я ещё зайду, – напомнила она.
Готовя завтрак, поймала себя на том, что терпение начинает заканчиваться. Она собиралась совершить едва ли не десятую попытку поднять из постели ребёнка, когда тот собственной персоной, с заспанным лицом, уселся за стол, вопрошая одним взглядом – что же он будет есть?
– Где «доброе утро»? – поинтересовалась она.
– Доброе, – недовольно буркнул ребёнок, уткнувшись взглядом в тарелку.
– Может, сначала умоешься?
– Не-а.
– А как же режим?
– Ну его. Спать хочу.
– Ну-ну. Завтракай, потом поговорим. – Она задорно подмигнула, отлично понимая, что мрачное утреннее настроение сына начнёт улучшаться по мере поглощения блинов.
Ежедневного и обязательного завтрака, без которого кареглазый парнишка отказывался выходить из дома. Настолько, что научился печь блины сам ещё когда учился в первом классе.
Но сильнее всего сын любил завтрак, приготовленный мамиными руками.
– Не люблю рано вставать, – пояснил в очередной раз парнишка.
– И что делать? – с улыбкой ответила она. Знала наверняка, какая фраза последует дальше, каким тоном, и что она ответит.
– Если бы…
– Никаких «если бы».
– Мам!
– Не мамкай, мы сотни раз уже говорили. Какой интернат? Разве ты сирота, или у тебя нет дома?
– Да при чём тут это? Даже сын Петра Павловича живёт в интернате.
– Сын Петра Павловича может жить хоть на луне.
– Ма-а-а-м, – скорее для проформы проныл сын. – Я бы там высыпался.
– Ты бы спал дольше на сорок минут, ничто не мешает ложиться раньше дома, – улыбнулась она. – До конца учебного года осталось меньше месяца. Мы поговорим с папой по этому поводу, и если это действительно, – она подчеркнула интонацией последнее слово, – необходимо, то я, конечно, разрешу, но со следующего года. Сейчас нет никакого смысла, согласись.
– Согласен, – понуро ответил сын.
* * *
Выехала из дома, глянула на парнишку, который устраивался поудобнее на заднем сиденье, чтобы добрать свои минуты сна. Потом на роллетные ворота гаража: поднявшись, те открыли вид на асфальтовую дорожку, ухоженный двор и литые ворота, немного более вычурные, чем хотелось бы их хозяйке. Перед красной машиной ворота открылись как по мановению волшебной палочки. И так же закрылись.
Посёлок, некогда тихий, дачный, вдали от города, почти в одночасье стал элитным и престижным, но всё ещё пытался подстроиться под новые реалии. Дорогие дома соседствовали с бюджетными дачными домиками, покосившимися от старости. Высокие заборы с камерами слежения по периметру – с заборами из видавшего виды деревянного штакетника, неровного и рассохшегося.
