– Служи честно, как все Рубановы служили. И помни – Родина одна! Другой у нас не будет. Защищай её до последнего вздоха, – напутствовал Максим Акимович племянника.
Просто к неописуемому горю Георгия Акимовича, старший сын его, Арсений, после окончания гимназии пошёл учиться не в благородный Санкт-Петербургский университет, а в рассадник бурбонства и ретроградства – Михайловское артиллерийское училище. Скорбь несчастного отца до такой степени была безмерна, что даже не захотел общаться с сыном, и опёку над ним взял Максим Акимович.
После парадного обеда в доме Рубанова-старшего, на который Георгий Акимович с Лизой сочли нужным не приходить, пригласив племянника в кабинет, Максим Акимович и дал ему этот «отцовский» наказ.
Через паузу, дабы племянник усвоил сказанное, продолжил:
– Училище ты выбрал прекрасное. Правда, с 1903 года установлен трёхгодичный курс обучения…
– Не заметишь, как годы пролетят, – вставил фразу зашедший в кабинет Аким.
– Не перебивай, сынок. После свои мысли выскажешь, – ласково попенял ему отец. – В течение трёхлетнего курса станешь изучать: фортификацию, тактику, топографию, аналитическую геометрию, – удивил Акима таинственной дисциплиной, – дифференциальные исчисления… А тебе в академию следует поступать, – видя озадаченный лик старшего сына, заодно проинформировал и его. – Так, какие там ещё предметы? – потерял нить рассуждений. – Ага! Интегральные исчисления, – Аким при этом тяжело вздохнул, – химия, физика, французский, немецкий и русский языки… Словом…
– Будешь как кот учёный, – неизвестно отчего съязвил сын.
– Ну да! – Не стал отрицать отец. – Только станешь не по цепи налево-направо маршировать…
– А вот Павловское училище прошу не поминать всуе…
– Даже и не думал, – улыбнулся Максим Акимович. – Собирался сказать, что юнкер научится метко палить из артиллерийского орудия, – довёл до логического конца мысль и порадовался, что напряжение прошло и племянник уже веселее смотрит в военное будущее.
– В Петербурге держит тон, только юнкер михайлон. Старшие научат Журавушке… Вначале всегда страшно, потом привыкнешь, – поддержал кузена Аким. – Кроме тех неизвестных для меня наук, о которых давеча вещал отец, особое внимание обрати на строевые занятия… Это самое важное…
– А также научишься верховой езде, вольтижировке, езде в орудийных упряжках, – продолжил Максим Акимович.
– Папа', не забудь фехтование, гимнастику… И танцы… Эта дисциплина находится на втором месте после строевых занятий, – улыбнулся Арсению, а потом отцу. – Шучу. А теперь серьёзно. Всегда помни этический кодекс российского офицерства. Основа – долг и честь!
Отец с гордостью поглядел на сына. Не заметив этого, Аким продолжил:
– Инструкция, определяющая правила военного воспитания в юнкерских училищах гласит: «Военно-воспитательная подготовка должна заключаться в глубоком укоренении чувства долга христианского… верноподданнического и воинского. Развитии и упрочении сознания о высоком значении воина, призванного к защите Престола и Отечества». – Мне это в училище с первых дней внушили. Главное – люби Россию… А остальное приложится.
* * *
В департамент полиции, что в доме на Фонтанке, пришёл умело зашифрованный телеграфный донос, о котором тут же было доложено полковнику Герасимову.
Немного поразмышляв, тот догадался, чьих рук дело, и назначил главному эсеровскому лиходею встречу на конспиративной квартире.
«Видно опять тридцать сребреников позарез понадобились, коли так наглеет, – расположившись в кресле, размышлял Александр Васильевич. – Кто б знал, как неприятен мне этот мокрогубый, низколобый еврей с короткой стрижкой и бабской покатостью плеч… И задница у него тоже бабская, – мысленно плюнул полковник. – С каким дерьмом приходится работать… Но, как доложил руководитель заграничной агентуры: пришедший в 1906 году на смену начальнику германского генерального штаба Альфреду фон Шлифену Хельмут фон Мольтке, родной племянник прославленного под Седаном Мольтке-старшего, выдвинул идею, что «дерьма» нет, а есть «кадры». Может, немецкие генштабисты и правы. Работать надо со всеми, кто желает нам помогать… Даже с «дерьмовыми кадрами». Это относится и к моему визави, шефу боевой организации эсеров – Азефу. Параллельно он является и нашим агентом. Внимательно изучил его досье. Когда будущий бомбист учился на инженера в Карлсруэ – видно понадобились деньги, и он связался с Департаментом полиции. Наш весьма «грамотный» делопроизводитель, – с улыбкой вспомнил досье тайного агента, – занёс его в документы Особого отдела как «сотрудника из Кастрюли». Так и значится теперь, – рассмеялся полковник, вздрогнув от неуместного в пустой комнате хохота. – Постепенно мы все сходим с ума… И с той, и с другой стороны, – глянул на часы. – Что-то опаздывает этот иудей. Не похоже на него», – заволновался жандарм.
Чтоб убить время, начал размышлять на посторонние темы. Но как не старался, мысленно всегда возвращался к Азефу: « Иуда был из Иудеи. Запамятовал, откуда родом Евно Фишелевич. Духовно, тоже оттуда. Иуда из Иудеи, а все остальные ученики Христа из Галилеи… Наверное, в этом есть какой-то недоступный мне, да и вообще людям, сакральный смысл… Хотя что тут недоступного: получается, что иудеи не Христов народ, а Иудин… Родил Иуду Симон из Кариота… Значит он Иуда Симонович Искариотский… И тайно работал на Понтия Пилата. Римского прокуратора. А Евно Фишелевич из Карлсруэ работает на меня, Петербургского прокуратора, – опять вздрогнул, услышав в прихожей треньканье колокольчика. – Совсем нервы ни к чёрту с этой службой», – достав из кармана наган, пошёл открывать дверь.
