– Зачем Вам этот проект?
– Он в первый же месяц принес мне около двадцати миллионов долларов.
– И Вы чувствуете себя при этом более ценным?
– Да, да, я помню, я ценен просто потому, что есть. Стен поморщился, как часто делал на приеме у психолога.
– И все-таки, когда я что-то достигаю, ощущение, что я ценный и меня можно любить, значительно ярче, ну, или оно просто есть.
Стен думал, глядя в затылок шофера о том, что сегодня психотерапевт опять удивил своими вопросами. Пожалуй, эта способность к неожиданным вопросам заставила Стена, перебравшего к тому моменту, с десяток специалистов, остаться с этим мозгоправом. Стен хорошо запомнил тот день. Ему уже казалось, что невозможно найти врача, который, если уж не поможет, то хотя бы не будет бесить. Психологи, с которыми он уже встречался, все, как один узнавали его, начинали одновременно лебезить и выставлять высокую, на их взгляд, цену. Назначали пилюли, которые он уже пробовал и, которые не помогали. Этот же спокойно сказал:
– колес не назначаю, но с потенцией помогу. Это было в лоб и в точку. Первые приемы Стэн устраивал свои обычные проверки, но спустя какое-то время стал чувствовать себя учеником средней школы, а терапевта – учителем, которые заранее понимает, какую проделку задумал шалопай. Сейчас только в кабинете мозгоправа и, пожалуй, в моменты действительно восстановившихся оргазмов, Стэн чувствовал себя собой и в безопасности. За последние полгода они обсудили много глубоких тем, о которых Стен, будучи человеком, крайне недоверчивым не думал, что будет делиться с посторонним мужиком. Интересно, его партнеры в Совете директоров тоже рассказывают своим мозгоправам о том, что все чаще всплывает в памяти момент, когда они с пацанами запихивали жабу в рот соседской дурочке и как накрывает волна стыда, которого он, как он считал абсолютно хладнокровный бизнесмен, никогда не испытывал.
И в эти моменты он чувствовал себя ничтожным, грязным мальчишкой и спасали только разработанные вместе с тем же терапевтом психологические опоры: он вспоминал свои активы, как будто вырастал вместе с тем, как в памяти всплывал дом в Тоскане. «У меня есть яхта». Больше, только у Абрамовича, и то ее отобрали у него и он козел, бормотал Стэн, глядя в затылок шофера, совершенно при этом, не обращая внимания на красивые вечерние улицы, подсвеченные иллюминацией и не замечая, что уже минут десять их машина мчится по встречной полосе безлюдной улицы, а на встречу на полной скорости несется грузовик.
Машина взорвалась не сразу. Сначала под красивой иллюминацией разнесло в мелкие щепы нос Бентли, Стен вылетел из машины под колеса грузовика уже без сознания, нелепой, размахивающей конечностями куклой. Водитель, которого Стен по своей педантичности заставлял пристегиваться, так и остался в безносой машине с кровавым от мелкого стекла лицом. Машину закрутило в одну сторону, грузовик в другую, они почти одновременно загорелись и уже остановились, когда взорвался бензобак Бентли, заглушив грохотом крики еще живого водителя грузовика. В темный воздух взлетели части машин и, окрестности осветило высокое пламя.
***
Позвонили, когда Степан уже собирался спать. Вернее, сидел на краю дивана и водил пальцем по разводам на лакировке столика рядом. Интересно, правда, что женщинам тяжелее, чем мужчинам строить карьеру? Если бы я был женщиной, то все сложилось бы по-другому? Я не был бы следователем? Вспомнилась школа милиции и девчонки, которые учились с ним в группе. Сообразительные были почти все из трех, ха-ха. Конечно, мало было девчонок. Такой уж вуз, зато да, все дельные. Вот Надежда… бегала правда неважно, но в дедуктивных методах расследования всем было далеко до нее. Надо, кстати позвонить ей… И тут раздался телефонный звонок.
– Авария! Коротко сообщил Нико – сотрудник Степана.
– И? При чем тут я?
– Стен Левандовский и его шофер насмерть.
– Черт! Еду! Куда?
Левандовский проходил свидетелем по делу, о котором у Степана болела голова последний год. Ограбление с двойным убийством банкира и его жены под прошлый Новый год. Дело было громкое, потому что банкир был еще и политиком. Тех и других Степан недолюбливал, как впрочем, и журналистов, которые из-за этого дела одолевали его регулярно. Вернее одолевали то они пресс-службу управления, а те, в свою очередь чуть ли не ежедневно дергали Степана. Все эти новомодные штучки – формирование позитивного образа органов, открытость перед населением и прочие, чтоб они провалились. Открытые органы – это бред, считал Степан. Органы должны находиться внутри, в тепле и сытости, потому органы внутренних дел так и называются. Никто не выставляет свои органы на всеобщее обозрение. Преступления не должны широко и постоянно выноситься на рассмотрение общества. Страшные происшествия должны шокировать, пугать, у людей не должно пропадать ощущение, что такое происходить не должно не при каких условиях, оговорках и допущениях. Но если события, с которыми сталкивается Степан, ужасные, кровавые, иногда необъяснимые в своей жестокости будут во всех подробностях представать перед обычными людьми, к ним привыкнут. А это будет страшнее самих событий: если мужчины и женщины, матери, сестры, учителя и врачи привыкнут и у них притупится чувствительность к тому, что не должно быть. Тогда людям конец. Степан слишком хорошо знал, как влияет общение с преступниками на его коллег, да и по себе это ощущал. Чтобы расследовать преступление надо понять ход мыслей логику нарушителя. Когда делаешь это постоянно, в какой-то момент эта логика становится понятной и преступления оправданы с этой точки зрения. Сначала личные ценности и установки вступают в конфликт с пусть даже условным принятием преступных умозаключений. Но, видимо, человеческая психика, не терпящая расщепления, вынуждена для своей сохранности уложить всю существующую реальность хоть в какую-то общую структуру. И в какой-то момент понимаешь, что свои и преступные установки уже не так уже и далеки. А вся эта открытость помешает выполнять работу. Врачи и психологи же не выносят в открытый простор течение болезни своего пациента. Они работают в тишине и конфиденциальности.
