Сказать, что он был атлетически сложён, что у него прекрасная фигура, – ничего не сказать. Рубашки, которые покупала ему мать, носились очень недолго – они просто с роковой закономерностью лопались на плечах или спине. Угораздило же родиться таким. Ещё в школе учился, когда молодые бабы стали заглядываться на него, на пацана, а у мужиков появился повод для злости на него же. Злились за то, что он, сопля зелёная, иной раз вроде как в соперниках оказывался. И за то ещё, что связываться с ним рисковых не находилось. Правильно делали, конечно, потому как помнили одну историю, что раз по весне случилась.
Шёл Кир по своим делам. А навстречу – Людка. Людка эта была бабой замужней, и деток уж парочку имела, но вертлява была, слов нет! Одно сказать: бес в юбке. Мужик и поколачивал её за то. А с неё как с гуся вода – пока синяк не сойдёт, со двора ни шагу, а потом опять – как ни в чём не бывало. Бабы-то подначивали её, бывало, а ей всё смешки: «Ой, бабы! Васька мой, как сдурел! Неделю постель не застилала! Ну чистый супостат!» – и ведь глазёнки плутоватые блестят, по сторонам стреляют. Неужто можно так – сама придумала да сама и верит в побасёнки свои. Не, мужика своего она честно выгораживала. Ни разочку не слыхал никто, чтоб она какое дурное слово на него бы сказала. Она вроде даже жалела его, что вот досталась же ему такая заноза.
Ну, так вот что тогда приключилось. Людка только Кирилла увидела, тут и заиграла натура её кошачья. Как бес подхватил: ног не чуя, павой пошла, глазками своими поволочными как мёдом обливала. А лучше б под ноги глядела. Там ей как раз колдобина обледеневшая подставилась. Людка только ойкнула, да и села. Глазёнками-то враз стрелять перестала, не до стрельбы, когда слезинки на ресницах повисли. Короче говоря – подвернула ногу.
Кирилл с земли её поднял, на ноги поставил. А поставишь разве, когда она на ногу ступить боится, в забор вцепилась перепуганная вся – думала, ведь, сломала ногу-то, оно в сапожке не видать, чего там.
И что Кириллу оставалось? Подхватил её, как девчонку, да и понёс в медпункт. И то ли сказал кто мужу-то Людкиному, то ли увидал он, а только разлетелся коршуном. Кирилл сзади топоток услыхал, сначала внимания не обратил – мало ли кто по какому делу торопится. Потом всё ж обернулся, в тот момент мужик и налетел с кулаками. Людка в крик. Мужик ейный в крик, в мат перемат. И норовит Кирилла кулаками достать. Да всё в лицо метит. Кирилл сначала как-то уворачивался с Людкой на руках. Потом прислонил её опять к пряслу, и неторопливо так к мужику развернулся. Сграбастал одной рукой его за фуфайку, другой плюху полновесную отпустил – хватило, чтоб тот забыл, на каком он свете. И киданул его Кирилл в чей-то огород через забор. Мужик перелетел так, что прясло не колыхнулось даже. По понятию – и не бит, получается, только долго ещё мужик кряхтел, спиной маялся и материл Людку, когда она с советами да припарками совалась.
После, как аттестат об окончании получил, пошёл Кирилл на шофёрские курсы, тут же в райцентре. Парнишка он толковый был, и руки как надо приставлены, надо бы дальше учиться, а куда он от матери да от бабки? Кирилл для них вся опора и надёжа, вся работа мужичья на нём одном.
Отец Киркин тоже, должно, жив был где-то, только где? Мальчонке годка два было, когда не захотела больше мать терпеть в доме пьяницу и дебошира, разошлась с ним. Мужик, волю вольную обретя, рванул куда-то, то ли на радостях, то ли от горя. Видать далеко закатился – ни разу больше на сынка глянуть не захотел. А мать Кира, тогда молодая ещё бабёночка, осталась одна на всё про всё.
В деревне работа – известно какая, тяжко приходилось. А куда деваться? Слёзы рукавом утрёт, да дальше. И дровец на зиму долгую заготовить надо: привезти, напилить, наколоть, прибрать. И сена для коровки накосить. А огород? В сентябре подполье картошкой не засыплешь, так зима впроголодь будет. В общем, ясное дело, бабе работа эта не шибко-то сподручна. Ну и надорвалась баба. Болела долго. Может, потому больше и замуж не вышла. А может, одного хватило, нажилась замужем досыта.
Да и рос в доме мужик-то. Чуток в разум вошёл, за всё хвататься начал, под силу, не под силу ли, а матери помочь старался. Мать он сильно жалел. Даже в этом не в отца пошёл. Жили-то они втроём, бабуля ещё была. Только не по матери бабушкой она Кириллу приходилась, а по отцу. А матери, стало быть – свекровью. С мужем развод получился, а со свекровью нет. У бабки никого больше и не было, кроме беспутного сынка, так не гнать же её на улицу. Так и остались втроём. Жили дружно. А чего делить? Богачества не нажили, всё богатство ихнее – Кирюша. Не его же делить, тянуть друг у друга.
На Кира мать с бабкой нарадоваться не могли. Хоть бывало, и в подпитии домой являлся, и с синяком, и бабы опять же, как пчёлы круг него вились, а ему это не то чтоб шибко нравилось, но и не противился – забавлялся. А всё ж добрый он был парень, никакой обиды дома от него не видали.
