Бьется солнце о тучи
Над моей головой…
/Б. Гребенщиков/
Старик с длинными седыми волосами, в кожаных штанах и куртке с тисненым орлом на спине сидел на высоком барном стуле в одной из кофеен Петроградской стороны, и смотрел в окно на пересечение улиц и на свой байк у тротуара. Черные штаны и, особенно, куртка придавали его фигуре брутальность и мощь, которой, скорее всего, не было в теле – в вырез футболки можно было заметить худые ключицы и морщинистую шею.
Было восемь утра. Кофейня только что открылась, кроме старика в нее успела заскочить только парочка старшеклассниц из гимназии неподалеку. Они сидели за столиком голова в голове, рассматривали что-то в телефонах, иногда хихикали.
На Старцева они не обращали никакого внимания. А это действительно был он – профессор Николай Иванович Старцев. Когда-то горячий юноша со стихами Вертинского, потом узник психбольницы, беглец из нее, затем восстановленный в правах любимый студентами преподаватель, профессор, удостоенный престижных наград и, в конце концов, изгнанный из Университета за то, что отказался прикрыть инициированный им же студенческий сатирический журнал. На обложке его очередного номера был нарисован колокол с огромной трещиной, похожей очертаниями на Урал.
– Ну, конечно, это же намек на будущую границу Сибирской республики, – сказал ему тогда коллега Гернштейн, – какой Ученый совет такое потерпит? Тем более, в такие времена!
Теперь это был просто «Профессор» без имени, без заслуг, купивший подержанный «Харлей» и втиснувшийся в общество байкеров, которое потеснилось, дало ему соответствующую роду занятий кличку, и, в общем, спокойно поделившись с ним куском своей своеобразной свободы. Старцев не говорил им, что ветер в лицо, рев моторов, удивленные или недовольные глаза пешеходов – это не свобода. Это просто одно большое звено цепи, по которому они несутся, накручивая круги. Он решил покататься с ними. Некоторое время. А потом – видно будет. Решил так, понимая, что «потом» – это не понятие, это измерение, в котором обычно оказываешься внезапно, часто не по своей воле.
Анна опаздывала. А чего ожидать от молодой женщины, талантливой и своенравной? Она обожает свою скрипку. Потому и опаздывает всегда и отовсюду – с репетиций, с концертов, от каких-то знакомых музыкантов.
Зашли две женщины бальзаковского возраста. У каждой большая сумка. Взяли по капучино и пирожному. Сели недалеко.
Из внутренних помещений вышла девушка в коричневой фирменной пилотке, в руках держала бумажный лист, оказалось – объявление. Подошла к двери, приклеила скотчем листок к стеклу. Повернулась и пошла обратно.
– Закрываетесь, что ли? – спросила одна из женщин.
– Нет, просто с шестого апреля работаем только на вынос. И доставка, – ответила девушка в пилотке.
– А! Вирус и до нас добрался, – сказала вторая.
– У нас генетическая проспиртованность, – весело добавила первая, – нас никакой вирус не возьмет!
– Пусть попробует, сам сдохнет! – поддержала вторая.
Они говорили о пандемии нового короновируса; судя по объявлению на двери, ставшей не новостью, а событием.
Зазвучал Бах из телефона – звонил Гернштейн.
– Слышал? – резко спросил д.э.н, не удосужившись поздороваться.
– Нет, – ответил Старцев.
– Наш, – Гернштейн сделал многозначительную паузу, – объявил нерабочие, слушай дальше – оплачиваемые дни. И рекомендации – сидеть дома, не высовываться! До конца месяца.
– Не понятно, – усмехнулся Старцев, – внеплановые общенародные каникулы? А как твои студенты?
– Со студентами просто: дистанционка, задания по почте, видеоконференции. У нас и ресурс подготовлен. А вот мне племянник звонил. Пребывает в шоке. У него фабричка небольшая, что-то пластмассовое делают. Люди спрашивают, как эти дни оплачиваться будут. А он мне звонит – консультируется, мол, как это понимать. Я же доктор экономических наук, к тому же – с юмором.
– Ну, ты ему конечно, ответил?
– Конечно, отослал к первоисточнику.
– К телевизору?
– Ты что! Нет, конечно, к книжной полке. Я недавно томик афоризмов купил, так вот один запомнился: «Настоящее чиновничье государство – это стремление подоить корову до того, как она поест. И еще содрать шкуру, поскольку шкура корове во время доения только мешает – чешется».
– И что сказал племянник?
– Племянник выразился нецензурно. Сказал, что пусть раскупоривает кубышку и платит тот, кто объявляет банкет. В общем, ему не смешно.
Старцев увидел через стеклянную дверь Анну. Нижняя половина ее лица была замотана цветастым платком.
– Извини, прощаюсь. Позже созвонимся, – сказал он Гернштейну, поднимаясь навстречу.
Анна ворвалась в кафе, как свежий ветерок. Ветерок действительно ей сопутствовал – просочился через открытую дверь.
Потянулась, подставляя щеку, но вспомнила про повязанный платок и рассмеялась.
– Привет!
– Привет!
