Когда мы смотрим на свои детские фотографии, мы, порою, испытываем двоякое чувство. Я, вернее тот ребенок на снимке, – это, конечно, «не я»; у него не было еще моих мыслей и чувств, моих помыслов; он не сделал еще тех ошибок, за которые теперь мне стыдно; он желал и стыдился иного; его лицо узнаваемо, но… Его собственные дети сегодня, как в моем случае, изумляются: «Папа, это что – ты?» С другой стороны, мы ощущаем глубокую связь между собой и тем ребенком на карточке; мы оба творим что-то, стремимся к чему-то, смотрим в одном направлении… Всё – сообща…
Нечто подобное я испытываю, читая свои работы тридцати-сорокалетней давности. Я дорожу ими. Я помню, как они рождались. Я помню битвы, в которых участвовал. Это ведь только сейчас такие слова, как «надситуативность», «субъектность», «персонализация» кажутся привычными и от века существовавшими в обиходе психолога. Но это только сейчас. Помню, как меня отговаривали говорить о «надситуативной активности» («это не приживется»). Многие годы спустя, весьма талантливый студент (мы много общались после), на одной из зимних школ факультета психологии Московского университета повествовал о «надситуативной активности». Я спросил его: «Кто и когда ввел это понятие?» Ответ был: «Это все знают. Слова народные»… – и был явно смущен, что понятие имеет возраст и авторство. Помню, с каким недоверием было встречено слово «субъектность» (зачем тебе эта «ность»?)… «Персонализация» интерпретировалась как «надевание маски», что порождало «вполне естественную» критику предложенной мною концепции личности…
Базовый феномен, с которого автор ведет отсчет своим разработкам (с самого начала 70-х годов), – это эмпирически исследованный им феномен «влечения человека к границе», надситуативной тенденции к риску, активной неадаптивности. «Бытие на границе», «трансценденция границ», «трансфинитность» («бытие без границ») – таковы формы и проявления активности индивидуума, в которых он сам себе автор и господин.
Эта новая книга – дань старым работам, написанным мною в годы юности, а с учетом отстояния во времени, можно сказать, «психологического детства». Она, как и первая книга о неадаптивной активности, посвящена моему отцу, Артуру Владимировичу Петровскому, умевшему с необычайным тактом поддерживать мои детские фантазии и прожекты, своего рода воспоминания о будущем, и – первого эксперта по делам взросления сына… С момента опубликования ранней книги, «Психология неадаптивной активности», изданной малым тиражом и ставшей библиографической редкостью (мои друзья одалживают ее мне), прошло 15 лет. За это время существенно расширился диапазон исследований, посвященных неадаптивности, защищаются кандидатские и докторские диссертации об этом феномене, «выросла» и оформилась мультисубъектная теория личности, появились формально-математические модели, описывающие и, главное, предсказывающие поведение человека в различных жизненных ситуациях.
Явления неадаптивности рассматриваются мною в контексте таких категорий, как «субъект», «личность», «индивидуальность», которые, таким образом, приобретают статус «эмпирических», а не только метафизических, конструктов. Несмотря на философский статус опорных идей книги (начиная с идеи «causa sui») и интенцию к построению математических моделей активности, автор – прежде всего психолог, сохраняющий верность эксперименту, операционализации понятий, проверке гипотез. В тех случаях, когда этого не происходит, перспектива эмпирических решений подразумевается.
Два слова о форме изложения. Когда-то я прочитал, что книги для взрослых должны быть такими же, как и книги для детей, «только немного хуже». Это книга, уж точно, «немного хуже», чем книга для детей, так как она написана для взрослых. Но ведь в каждом взрослом живет ребенок, поэтому я старался, во всех случаях, когда это было возможно, обращаться к берновскому Дитя читателя. (Что такое «берновское Дитя»? Об этом читатель, не знакомый с транзактным анализом, узнает дальше.) Дилемму «строгость – легкость» изложения я решал в пользу строгости. Но если была возможность сократить путь читателя к пониманию, я никогда не отказывался от этой возможности. Если, например, был повод обратиться к метафоре, я это делал. Если вспоминались житейские выражения или слова, подчеркиваемые компьютером как просторечные, «слова с выраженной аффективной окраской», я не устранял их.
Я признателен многим коллегам и близким за помощь в работе над этой книгой. Прежде всего, моей жене, Марине Владимировне Бороденко, без которой этот проект вряд ли бы осуществился. Выражаю особую благодарность Дмитрию Алексеевичу Леонтьеву. Он поставил меня в ситуацию «не-выбора» быть иль не быть этой книге и предложил мне назвать ее «Человек над ситуацией».
В. А. Петровский
Москва, май 2010
