Этот человек явно был нездешний. Он растерянно вертел тощей шеей, старательно читал заржавленные таблички с названием улиц, сверяясь с бумажкой.
Потом направился к его дому. Никольский не сомневался, что к нему. Человек подошел и постучал в калитку. Еще одно свидетельство, что пришел истинный горожанин. Абориген попросту дернул бы раз-другой за ручку, а пес возвестит, что вот лезут тут всякие, а я не пускаю. Стараюсь, значит. Если нет пса – заходи во двор смело. В такую погоду хозяин обычно возится в садике, собирает гусениц, поливает, окучивает, подрезает, подвязывает – словом, занимается повседневной работой фельдмаршалов-пенсионеров. А в окно стучи не стучи, бесполезно. Со двора не слышно.
Никольский распахнул окно.
– Чем могу? – спросил он любезно.
Человек от неожиданности отпрянул. Это был маленький старичок с желтым морщинистым лицом и оттопыренными ушами. Видимо, он ожидал обычной реакции: кто-то где-то услышит стук, но решит, что ему почудилось. После третьей попытки начнет искать шлепанцы. Наконец подползет к окну, но не к тому. В конце концов выяснит, кому, кого, зачем надобно, и только тогда пойдет разыскивать Никольского.
– Так чем же смогу? – сказал Никольский еще раз, не давая гостю опомниться.
– Вы Никольский? – спросил старик.
– Я Никольский, – ответил Никольский.
– Писатель-фантаст? – уточнил старик.
Никольский поклонился. Может быть, это и есть слава? Кто-то же должен приходить почтить его труды? Жаль только, что женщины не читают фантастику. Поклонницы – это, вероятно, терпимо…
– К вашим услугам, – сказал он. – Заходите. Да, прямо во двор. Слева калитка. Кстати, вы в нее только что стучали. Собаки нет. В самом деле нет. Ну, хотите, забожусь?
Все-таки он вышел встретить и проводить в комнату неожиданного гостя. Странно, почему это жители центральной части города убеждены, что у них в каждом дворе сидит на якорной цепи злющий кобель ростом с теленка.
– Садитесь, – сказал он старику, показывая на единственный свободный стул. – Раздевайтесь. Можете повесить вот сюда. Или сюда. Фантаст в моем лице представляет, как и его жанр, большие возможности.
При постоянном бедламе в комнате, естественно, плащ можно было вешать где угодно. Интерьер от этого вряд ли изменился бы в худшую сторону. Однако, несмотря на такой радушный прием, лицо посетителя оставалось скованным, даже напуганным, словно у обиженного зайца из детской сказки. Казалось, что он вот-вот скажет: «Может быть, я вам уже надоел? Может, мне уйти?» Почтение так и светилось у него в глазах.
– Меня зовут Леонид Семенович Черняк, – представился наконец старик с церемонным поклоном. Он робко присел на краешек стула и, не удержавшись, окинул комнату любопытным взглядом, робко подвигался на краешке стула, почтительно кашлянул и сказал: – Я страстный любитель фантастики. Коллекционер…
«Ну и слава богу, – подумал Никольский. – Поклонник – всегда приятно. Давненько жду поклонника. Надоело, когда каждый постучавшийся спрашивает дорогу к ближайшей пивной или просит разрешения воспользоваться туалетом. В другой раз только соберешься обсудить с гостем мировые проблемы, а это, оказывается, пришел управдом с требованием убрать конские каштаны на его участке улицы. А то еще участковый прицепится с требованием выдергать бурьян подле забора…»
– Кхм-кхм, – сказал Черняк, и его запавшие глаза впились в фантаста, – еще раз прошу прощения, я оторвал вас от работы… Тысяча извинений… Над чем, если не секрет, вы работаете в настоящее время?
Несмотря на обыденность тона, а может быть, именно благодаря ему Никольский насторожился. Обычно задающие этот тривиальный вопрос полагают, что приобщаются таким образом к тайнам творчества, потом при случае хвастаются знанием творческих планов знаменитости. Но у этого было иное выражение лица.
«Постой, а может быть, ты из числа неудавшихся фантастов? Есть у меня такие знакомые, есть. И немало. День и ночь строчат «хвантастику», заваливают ею редакции, издательские столы. Ответ им приходит стандартный… Да и какое может быть в этом случае разнообразие ответов? Но писать не бросают. «Ведь Никольского печатают. Правда, не иначе как по блату…» – рассуждают горе-писатели. И никто из них не знает, что он работает над каждым рассказом так, словно от этого зависит существование всего человечества!
– Есть парочка завалящих идей, – ответил он небрежно. – Над ними и работаю.
– Завалящих?
Старик почему-то встревожился. Что случилось? Может быть, он из числа тех графоманов, что охотятся за чужими идеями? Бедолаги всерьез полагают, что вполне достаточно какого-нибудь поворота старой идеи для написания рассказа. А ведь идея – только ингредиент. А образы, мотивировка, характеры, злободневность…
Никольский бодро прошелся по комнате, разминая кости и давая посетителю возможность увидеть и по достоинству оценить его плакаты на стенах. Особенно два из них. На стеллажах с коллекционными книгами белел листок с корявой надписью: «Книги домой не даются», а на противоположной стороне сразу бросалась в глаза надпись: «Соавторы не требуются».
– Для меня это очень важно, – сказал старик, и Никольский с удивлением отметил упрямую нотку в голосе прежде робкого посетителя.
