– Да не могу я вам транспорт выделить! Как вы не поймёте Владимир Ипатьевич! – комендант стал заметно нервозен и уже переходил на крик.
– А людей дадите? – робко попросил собеседник.
– И людей не могу дать! – нервно гоняя папиросу в зубах из стороны в сторону, ответил комендант, уже немного спокойнее.
– Ну может хоть одна машина найдётся! – настаивал его оппонент, не удовлетворившись таким ответом.
– Владимир Ипатьевич, дорогой мой, ну что же вы никак в толк не возьмете! Немец уже на подступах к Ленинграду. Теперь каждый человек на вес золота, не то, что машина! – комендант, пытаясь держать себя в руках, терпеливо объяснял ситуацию. – Мне людей не на чем вывезти! А вы…
– Но ведь это же народное достояние! Нельзя его так бросить на произвол судьбы! – не унимался тот. – Пропадёт ведь! Уничтожат или растащат!
Комендант выдержал на себе испытующий взгляд директора музея. Затем поднялся со своего кресла и уставился в окно. Какое-то время оба молчали, лишь часы, мерно тикая, отмеряли секунду за секундой.
– Не могу! – сквозь зубы процедил он. – И не просите больше.
– А лошади есть? – неожиданно спросил тот.
«Откуда ему известно про лошадей?» – комендант обернулся и пристально посмотрел на старика. – «Наверняка проболтался кто-то?»
– Ну хорошо! – наконец сдался он. – Дам повозки с лошадьми. Но только четыре. Не больше!
– А.…? – директор музея открыл было рот, чтобы что-то возразить.
– Десять человек! – оборвал его комендант. – Больше не могу! И то, только для помощи в погрузке. Сопровождать в дороге вас будет не кому.
– Весьма признателен! – рассыпался старик в благодарностях, поднимаясь со стула.
Не отрывая взгляда от окна, комендант махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Владимир Ипатьевич выскочил из кабинета и помчался обратно в музей. Время поджимало.
«Что за люди!? Война в полном разгаре! Нет бы за свою жизнь беспокоиться! А они вон за какие-то там побрякушки радеют!» – мысленно негодовал комендант, давая по телефону распоряжения о выделении музею лошадей и людей.
С транспортом всё было решено. Музейные экспонаты были уложены в наспех сколоченные деревянные ящики. Оставалось дело за погрузкой и дальнейшая их эвакуация вглубь страны, подальше от разрушительной войны. Но не все предметы искусства подлежали вывозу. Из-за нехватки мест, что-то пришлось спрятать в подвале. И оставляя их здесь Владимир Ипатьевич как будто оставлял и частичку себя. В музее всё было практически готово. Из работников оставались лишь он – директор музея. Его заместитель. Да пара военных с оружием, для защиты от мародеров. Дополнительные люди нужны были лишь в качестве грузчиков.
– Ради бога аккуратнее. Очень хрупкое! – сетовал директор музея, когда военные моряки, выделенные в помощь, лихо принялись за работу.
Наконец всё было готово. Ящики уложены в повозки. Обоз отправился в путь. Удаляясь от музея, Владимир Ипатьевич вдруг подумал, что видит его в последний раз, на душе было как-то неспокойно. Они беспрепятственно покинули город, разрешающие документы были в полном порядке.
В целях безопасности обоз двигался по проселочным, лесным дорогам, избегая открытой местности. Пару раз они, заслышав рёв моторов самолётов, прятались в чащобе. И, когда всё стихало, вновь отправлялись в путь.
Их путешествие уже подходило к концу. Они порядком вымотались. Владимир Ипатьевич, поплотнее укутавшись в свой потрёпанный плащ, дремал под мерный скрип колес и редкое ржание лошадей.
Вдруг они услышали приближающийся рёв самолётов. Спрятаться было негде, обоз пересекал небольшое поле, изрытое взрывами снарядов. Раздался грохот бомбежки! Крики…, страх…, боль…
Непокорный и никому неподвластный ветер, стремительно гнал с Финского залива низкие свинцово-серые тучи, грозя, каждую минуту, обрушить их на ещё дремлющий в рассветной синеве город. Не смотря на летнюю пору, погода больше походила на промозглую осень. По оконному стеклу, негромко, отбивая мерную дробь, стучал мелкий, назойливый дождик. Редкие крупные капли, звонко и невпопад, вторили ему по жестяному водоотливу. Кое-где, в промежутках между тучами, пробивались яркие солнечные лучи, добавляя некий сюрреализм в мрачную картину мегаполиса. Лучи поочередно озаряли своим светом то одно здание, то другое, будто кто-то играл солнечными зайчиками. Промокший город неторопливо и нехотя пробуждался ото сна, наполняя свои улицы густыми потоками людей и машин. Городской гул с каждой минутой всё больше разрастался, возвещая о начале нового беспокойного дня.
Антон Павлович Пятаков, погруженный с головой в свои мысли, стоял у промокшего окна, и с интересом наблюдал за озорной игрой света и тени, неспешно потягивая из кружки крепкий, горячий кофе. Он слегка промок под этим дождём и немного замёрз от пронизывающего ветра, но кофе с утра дарил тепло и придавал бодрости. С каждым новым глотком, по его телу, неудержимой волной, разливалась приятная истома. И как же было чертовски здорово, находясь в тёплом и сухом помещении, наблюдать за разыгравшейся за окном стихией. Практически каждое его утро начиналось так. Он любил наблюдать за тем, как город неспешно, лениво потягиваясь, просыпается.
