…Гость ушёл, оставив хозяина в размышлении и глубоких чувствах. К радости последнего, все они были позитивными: визит оказался сколь неожиданным, столь и долгожданным. Теперь для хорошего настроения имелись причины более веские, чем канун Нового года, под который гость угодил – или подгадал – со своим визитом. И самой веской из них была личность гостя. Это был не просто гость, а первый секретарь Днепродзержинского горкома Компартии (большевиков) Украины Константин Степанович Грушевой. А гостил он в кабинете, дверь которого украшала табличка с надписью «Заведующий отделом советской торговли Леонид Ильич Брежнев».
Но табличка украшала дверь лишь с точки зрения других. Сам Леонид Ильич так не считал, несмотря на то, что и дверь с табличкой, и кабинет, и его хозяин находились в здании Днепропетровского обкома КП (б) У. Занимаемой должности, согласно аттестации, Леонид Ильич соответствовал, но стеснялся её. Он считал, что несолидно «сидеть» на торговле в эпоху перемен и лозунга «Пятилетку – в три года!»! Душа рвалась и кричала – и Грушевой услышал «крик»…
– Ну, как дела, Лёня?
Красавец Грушевой – статный, чернобровый, «при волосах» и энергии во взгляде – излучал энтузиазм, и совсем не плакатного типа.
Брежнев честно прокис лицом.
– Понятно, – усмехнулся Грушевой. – «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – а тут в самую быль засунули?
Леонид Ильич тактично, но выразительно, ушёл глазами. Лицо Грушевого «прибавило» в усмешке.
– Ничего, Лёня: всё – в наших руках.
– ??? – частично «ожил» Брежнев.
– Грядут перемены!
– Не томите, Константин Степанович! – взмолился заведующий отделом. Можно было взмолиться и на «ты», но нельзя: годы – одинаковые, а чины – разные. Хотя всё остальное – почти «один в один». Земляки. Одногодки. Закончили один и тот же – Металлургический – институт. Правда, Грушевой – годом ранее: в тридцать четвёртом. Оба недолго поработали по специальности: и душа рвалась, и начальство «просило». Да и время не позволяло «засиживаться»: ротация кадров шла непрерывно – и не всегда по естественным причинам.
Леонид Ильич не мог не испытывать чувства благодарности к Константину Степановичу. Ведь именно тот посоветовал «товарищам наверху» обратить внимание на перспективного красавца. Брежнев, конечно, и сам не задержался бы в стенах завода – не его «профиль», но спасибо Грушевому: значительно подсократил срок. Как только Константин Степанович «укоренился» в кресле первого секретаря Днепродзержинского горкома партии, он тут же предложил Брежневу, которого помнил ещё по институту, портфель заместителя председателя горисполкома. Шёл май тридцать седьмого.
Это уже было что-то, но всё ещё не то. Правда, Грушевой утешил «подшефного»: «дай срок»! И Леонид Ильич «дал». К его радости – и к чести Константина Степановича – много срока не потребовалось. Поучаствовала и эпоха: места освобождались, чуть ли не ежедневно – и «пачками». Была, конечно, опасность того, что и сам можешь «освободиться» – и прежде «расчётного времени». Так ведь «для того и щука в озере, чтобы карась не дремал». «Любишь кататься – люби и саночки возить». Нужно было рисковать: «не разбив яйца, яичницы не пожаришь!»
Но у Леонида Ильича имелся «железный козырь»: выдвиженец – и выдвиженец без прошлого: ни заслуг, ни грехов. Обременительных знакомств – тоже. Особенно – с представителями категории «иных уж нет – а те далече». Поэтому, досконально изучив прошлое и настоящее протеже, Константин Степанович не только порекомендовал Брежневу написать письмо в ЦК, но и лично отвёз его в Москву, «в кадры», товарищу Маленкову, Георгию Максимилиановичу. Текст он наметил лишь «пунктирно», а писал Брежнев. И написал хорошо: дал и чувство, и веру. Во всяком случае, фраза о том, что Леонид Ильич не мыслит себе жизни вне партии, очень понравилась Маленкову.
И в мае тридцать восьмого Брежнева определили на партийную работу. Он попал в солидную «контору» – Днепропетровский обком, но на несолидную должность: заведующий отделом советской торговли. В те годы народ партийный ещё неправильно относился к значению и возможностям таких постов. Всем хотелось свершений, а не «ключей от лабазов». У всех были «сердца для чести живы». По этой причине все имели «порывы», которые и хотели «посвятить». Как итог: к такой работе у товарищей не лежала душа. Не лежала она и у Леонида Ильича. Не о том он мечтал.
Да и «чревата» была должность: хоть «жить стало лучше, жить стало веселее», а дефицит товаров «имел место быть». Его ведь энтузиазмом не покроешь. Для этого требовались другие ресурсы. Их у Леонида Ильича не было – зато была обязанность ликвидировать дефицит. Обязанность всегда чревата ответственностью – а это, тем паче, в такой «нетворческой обстановке», не способствовало «расходованию порывов»…
– Не томить, говоришь?
Грушевой развернул улыбку, как меха гармони.
– Есть «не таить»! Кого ты видишь перед собой?
– ???
Брежнев не стал экономить на вопросительных знаках: благодетель явно собирался представиться в новом качестве. Судя по мажору на его лице, часть радости предназначалась хозяину кабинета. И – не только для того, чтобы разделить её в традиционном ключе: делёж предполагался «в натуре».
