Сколько себя помню, я всегда о чем-то беспокоился. Наверное, если во всем мире наступила бы тишь да благодать, я все равно нашел бы, о чем попереживать. Даже когда на минуту вдруг мою душу охватывали покой и счастье, то сразу же по истечении этой минуты я вздрагивал и думал: «Что-то я развеселился, наверное, не к добру». Я не искал поводов для беспокойств, все происходило как-то само собой.
Причиной всему моя черта характера, которая формировалась у меня с раннего детства. Помню, будучи ребенком, как часто я слышал от мамы слово: «Нельзя». Бегать было нельзя, громко говорить тоже нельзя, лезть в лужи, и т. д. и т. п.
Повзрослев, я стал понимать, почему эти вещи делать было нельзя, а тогда я этого не знал, и взрослые не объясняли. В результате после тысячного нельзя, у меня сложилось устойчивое мнение, что я всем мешаю, все делаю не то и не так. Со временем я стал с тревогой посещать детский сад, избегать общения со сверстниками, бояться ходить в гости.
А когда научился читать, то и вовсе ушел с головой в мир книг. Внешний мир казался мне слишком сложным, где я никак не мог найти свое место, понять, как себя вести, чтобы угодить маме, бабушке, чтобы не обидеть окружающих. А в книгах все было понятно. Вот тебе положительный герой, вот отрицательный. У них я учился жизни, умению выходить из сложных жизненных ситуаций.
То ли от чтения, то ли от наследственной предрасположенности у меня ухудшилось зрение и мне пришлось одеть очки. И вот в 7 лет к стенам школы я пришел с образом человека, для которых добрые школьники придумали много разных характеристик, типа «очкарик», «лох» и «ботаник».
Всю начальную школу я провел за первой партой, которая нос к носу стояла возле учительского стола. Там мне было комфортно, потому что никто не мешал учиться, и к тому же безопасно. Редко кто осмеливался обидеть меня перед горячим взором классной руководительницы. А желающих поиздеваться надо мной было предостаточно. Почему-то дети, которые считали себя самыми сильными и наглыми, в качестве мишени выбирали самых слабых и скромных.
Мне хорошо давались школьные предметы, и я быстро сделался отличником и любимцем педагогического коллектива. Младшую школу я закончил с пятерками, но друзей так и не приобрел. Тогда этот факт не казался мне уж таким трагичным. Но все поменялось в средней школе.
До седьмого класса я, как и прежде, любил одиночество, общение находил только в книгах. Но постепенно стал замечать, что к обычным моим беспокойствам и тревогам добавилось еще одно неведомое мне ранее переживание. Откуда-то взялось желание быть частью коллектива. Частенько с тоской в сердце и, тяжело вздыхая, припадал я к окошку и наблюдал, как играли мальчишки во дворе. И мне хотелось к ним. Даже в своих мечтах я уже путешествовал не один, как раньше, а с воображаемым другом. Я начал тяготиться своего одиночества. Нет, я не хотел шумной компании, я хотел друга.
Раньше, всем, что было на душе, я мог поделиться с мамой. Но не теперь. У меня появились тайные мысли и желания. Они были только моими, очень личными и неприкосновенными. Такое чувство собственности, пусть касательно только мыслей, мне нравилось. Это давало ощущение взрослости. И, наверное, только с настоящим другом я мог бы разделить свои новые взрослые переживания.
– Кирюша, иди, поиграй во дворе, – вдруг сказала мама. Она вошла незаметно и я вздрогнул.
– Мне уроки учить надо, – ответил я.
– Погуляй, погуляй, – сказала мама и ушла.
В последнее время она гнала меня на улицу ненастойчиво, скорее, из-за родительского долга, чем из-за желания, чтобы я вышел во двор. Ей пришлось согласиться с тем фактом, что кроме проблем мои гуляния мне не приносили ничего хорошего.
Казалось бы, ну, что тут такого, когда мальчишка играет во дворе со сверстниками. Да ничего необычного. Но не в моем случае.
Один раз мама меня буквально выманила на улицу, позвала ребят помладше и оставила с ними, а сама ушла в магазин. Начиналось все хорошо, стали играть в прятки. И тут меня позвал сосед Никита и предложил спрятаться вместе с ним. Он открыл дверь в подвал, пропустил вперед. Я зашел и услышал, как за мной захлопнулась дверь, и закрылся замок. Через некоторое время я услышал голоса за дверью. Никита собрал своих друзей и хвастался перед ними. Будто запереть человека в подвале – великий подвиг, а не великая подлость. Я безнадежно просил выпустить меня, но в ответ слышал только язвительный смех и неприличные слова.
Я присел возле двери и стал ждать. Я почему-то верил, что у этих ребят пройдет кураж и проснется совесть, возобладают добрые чувства, и тогда они придут и откроют дверь. Я этого ждал с волнением и тревогой, как всегда и везде.
Вглубь подвала я не ходил, там было довольно темно и мрачно. Вдруг я услышал шорох, пригляделся – два зеленых глаза смотрели на меня. Еще через мгновение ко мне вышла кошка.
– Привет, – ласково сказал я, боясь спугнуть ее.
Кошка подошла ближе, оценивающе глянула на меня, потом улеглась рядом. Я начал ее гладить. Она замурлыкала.
