Особое состояние у людей, когда они попадают в больницу. Это и мысли о своем заболевании, требующие переключения внимания на что-то другое. Даже если это заболевание не у тебя, а у родственника, за которым ты ухаживаешь. Это и просто скука, невозможность заняться привычными делами. Ничего-не-делание – страшная штука для непривычных к этому индивидуумов. И желание получить новые ощущения в условиях неподконтрольности со стороны родных, вторых половинок и знакомых. Просто возможность найти партнера и заняться сексом, – какая разница где, кого и как?
В зону таких «интересов» попадают все медицинские работники любых рангов и званий. Я наблюдал за этими скоротечными романами и контактами со стороны, иногда участвовал сам, тоже не сумев избежать соблазна и натиска.
В принципе, мир «темных кабинетов» в больничных условиях, – это на самом деле отдельный огромный мир, который знаком основной массе людей только по выдумкам и слухам. Познакомьтесь с ним из первых рук.
Написание своих вечерних осмотров в истории болезни во время дежурства – это достаточно долгое, кропотливое и трудоемкое занятие. Если ты делаешь осмотр большого количества совершенно незнакомых больных в вечерние часы, то нет необходимости изучать всю историю болезни, но я обычно бегло просматривал эти истории во время разговора с больным для общего понимания ситуации. Потом, сидя после осмотра глубокой ночью в ординаторской или комнате дежурного врача, – после осмотра 5-10-25 человек – пытаешься восстановить информацию в своей голове. Даже делая себе во время работы с больным пометки в истории болезни или в блокноте, всё равно не уверен, что эта информация полная, не перепутана с информацией о другом больном, которого смотрел до или после описываемого.
Вот так я сидел и работал с историями болезней в комнате дежурного врача. В дверь постучались. Я взглянул на часы – 23 часа 25 минут. Разрешил войти.
– Можно войти? – раздалось в приоткрытую дверь.
– Да, я же сказал можно, – ответил я и опять уткнулся в свою писанину.
В дверь вошла женщина средних лет, обычной наружности, средней полноты, не красавица, но и не страшненькая. Она была в коротком халатике, который можно назвать больничным, а можно назвать и просто домашним. В больницах уже давно не выдают при поступлении больничную одежду, да ее никто и не просит, – все приходят со своей. Она аккуратно прикрыла дверь и подошла к моему столу.
– Доктор, у меня к Вам вопрос, – ну, Господи, как же мне часто вот так приходится делать совершенно не мою работу, отвечать на вопросы, ответы на которые должны были осветить им дневные врачи, – их родненькие, их ведущие лечащие врачи.
– Говорите, и не обижайтесь, что я буду продолжать писать, – много работы.
… и далее женщина начала жаловаться на свое заболевание, лечение, жизнь, судьбу, работу и не припомню на что еще. Поскольку это меня не касалось и не надо было заносить в ее историю болезни, я слушал вполуха, поддакивал, делал какое-то умное и сочувствующее выражение лица, – хотя сам практически не вникал в сказанное ею. Прорывались в мое сознание отдельные слова: дочка, семья, теперь одна, бросил, болит, можно потерпеть и невмоготу терпеть и что-то еще. Словом, стандартный набор выражений для разговора женщин на скамейке у подъезда или за бокалом вина в кафе. Наслушался за свою жизнь. Понятно, что она просто «нашла свободные уши». Потому сам ее рассказ я слушал не внимательнее, чем обычно слушают проводное радио, – чисто неизбежный шумовой фон.
Прервать и послать ее в палату, вроде бы не было веской причины, – всё равно я занят работой и лечь спать пока не могу, прервать и попросить дать сосредоточиться тоже не было необходимости, да и почему бы не сделать доброе дело и сделать вид, что я ее слушаю.
– Да, уж… Ну, да… И что?… Да ну!… – эти и другие слова вставлял в ее речь, чтобы показать если не заинтересованность, то по крайней мере свое участие в разговоре. И она явно принимала такое участие, и явно была не против. И с жаром, – порой переходя на шепот и оглядывания на дверь, словно преподносила мне государственную тайну, – продолжала и продолжала.
Пачка историй болезни подошла к концу. Я сложил их стопкой и отнес на стол медицинской сестры на посту. На посту уже никого не было, да и коридор отделения был пуст, – тишина только иногда нарушалась сонным храпом спящих людей из некоторых приоткрытых дверей в палатах. Посмотрел на часы и обнаружил, что уже перевалило за полночь. Пора и мне немного вздремнуть, – ну, а если никто не вызовет, то сладко поспать до утра.
Когда я вошел в «дежурку», то обнаружил, что женщина моет там пол.
– В этой комнате в дневное время работает машинистка отделения, и, похоже, что эта грязнуля не убирает здесь никогда, – не отрываясь от мыться пола и повернувшись ко мне лицом сказала она. – Я и решила освежить вам здесь немного. Вы такой хороший собеседник… – и она, не закончив фразу, опять взялась за размахивания тряпкой. – Вы садитесь на кушетку, чтобы не мешать мне закончить. Я под ней уже промыла.
Да, отговаривать ее не делать этого было поздно, да и смысл останавливать, когда уже часть работы выполнена. Я сел на ранее приготовленную ко сну кушетку, снял тапочки и забрался на кушетку с ногами, – чтобы не мешать ей. Если бы в те времена в быту были смартфоны, то я бы уткнулся в него и постарался ничего не видеть вокруг. А так пришлось смотреть перед собой и поневоле смотреть на нее, как она работает. Она, как нарочно, стала мыть под столом прямо перед моей кушеткой. Я частенько чуть-чуть придвигал кушетку к столу и сидя на ней пристраивался писать таким образом истории болезни без использования стула. Собственно между кушеткой и столом, где я писал, и расстояние-то было только для этого стула, не более. И она стала мыть под столом, нагнувшись, не сгибая ног, выставив свои ягодицы в мою сторону, – ну только что не тыкая мне ими в лицо.
