***
Нет никаких ещё
и никаких уже,
лучшее, что могу,
я напишу вчера –
вечером поутру, где-то на Иртыше,
там, где плывёт Луна, звонкая, как пчела.
Делаю шаг назад – и обгоняю год,
и предо мной опять яростней, чем набат,
мечется снежный зверь именем ледоход:
«Где ты, мой давний друг именем снегопад?»
Мечется невпопад, руслом едва вмещён.
Бродят слова, блестя, рыбами в глубине:
«Нет никаких уже, нет никаких ещё –
ты у себя спроси, если не веришь мне.
Да и не в том вопрос, сколько лететь, смутив
жаждой своей всех тех, кто оказался близ…
Я намолчу тебе очень простой мотив,
взятый из синевы, ясного неба из».
И наступает ночь, полная тишины.
Бледные фонари, давние времена…
Звуки идут со дна, глухи и тяжелы.
Речка молчит мотив – как же она нема!
Виденное – во мне, слышанное – со мной,
всё это – как цветки между сухих страниц,
где до сих пор звучит что услыхал весной:
«Время, не замирай, просто посторонись».
Мимо плывут дома, снами оплетены,
и не сказать – к черте: нету для них черты.
Школа моя плывёт, окна её темны,
классы её пусты, доски её чисты.
Следом проходят сквер, церковь, где был крещён,
тополь на берегу, утренняя звезда…
Всё это – не уже, всё это – не ещё,
всё это – пузырьки в тающей толще льда.
Сколько мне было лет, столько мне будет лет,
то, что приобрету, будет не груз, а в плюс –
всё пригодится там, на берегах планет,
где я проснусь вчера, если потороплюсь.
I. И свет не свет
***
Я выехал со станции Не Помню
до станции Не Знаю. По пути
я наблюдал бредущую по полю
метель и не ложился до пяти.
Желтели окна в каждом тихом доме,
и чай, извечный спутник всех дорог,
сливался с темнотой и грел ладони
любого, кто проснулся и продрог.
Тянулась долго и ныряла за лес
сплетённая из хлопьев кисея…
Всё было непонятней, чем казалось,
и это понимал не только я.
Мне говорили: вероятно, дело
в двух станциях… Но камнем шёл во тьму
тот разговор, поскольку холодело
любое сердце, близкое к нему.
Я был в хвосте и видел дым и ветер,
пошёл вперёд – наткнулся на замок;
мой громкий стук остался безответен,
а мер других придумать я не мог –
и потому опять следил за вьюгой,
скрывающей пространство, как секрет,
ища который, хоть сто лет аукай –
едва ли будешь встречен и согрет.
Но разгадай его, другим на зависть, –
увидишь путь и в серой пелене…
Всё глубже и сложнее, чем казалось,
что очевидно здесь не только мне.
Я сплю, когда мой поезд неподвижен,
а просыпаясь, вижу: мы пока
в пути. О том, что кто-то где-то вышел,
известно лишь со слов проводника.
От станции Не Помню и, должно быть,
до станции Не Знаю – всё бело.
Лишь паровоз набрасывает копоть
на снег, на мир, на зябкое стекло.
***
Мир качнётся, заспанно говоря
о пути, дарующем новый опыт –
так начнётся первое января.
Не скажу, что это меня коробит.
Я и сам начнусь, полагаю, так:
с ничего, с раскачки, с кофейных пятен
на плите, с пернатых дневных ватаг,
чей звенящий гомон излишне внятен.
К мизансцене этой я так привык –
проживу её, не взглянув и мельком
на сценарий (рыхлый, как черновик,
но вполне готовый по здешним меркам).
Канет год, и крон его нагота
перейдёт, чернея, рубеж – и, может,
так начнётся новое навсегда.
Не скажу, что это меня тревожит.
Я и сам миную рубеж, а он
только был, и вот уж его не стало –
так на миг является махаон
за окном летящего вдаль состава, –
а окно искрится, как слабый наст,
а вагон то весел, то беспробуден…
Этот краткий миг да пребудет в нас,
как и мы в мгновении сем пребудем –
даже много после, когда, прошед
расстоянье дня, поползём по норам.
Так начнётся старый, как мир, сюжет.
Но для нас, живущих, он будет новым.
***
Пока и год не год, и не вполне
пригодно всё, что раньше означало
хоть что-то, ибо мир не на волне:
всё обнулилось, всё опять с начала.
И свет не свет, и утром за окном,
плевать на календарь, мороз не крепок,
и мир, как в измерении ином,
один сплошной набросок или слепок.
Но низкий старт на то и низкий старт,
чтоб мчаться, прибавляя по неделе,
куда-то добежать и кем-то стать,
и потому-то все вокруг при деле.
При деле сын, и кошка у окна,
и за окном любой весёлый ландух,
ликующий от грома и огня,
и ночи в распустившихся гирляндах.
Но свет ещё не свет, и год не год,
и мы условны, хоть не безымянны,
в краю, где постоянно каплет (от
того здесь снег имеет статус манны).
На всём лежит печать черновика,
и я серьёзен более для виду,
ведь не могу сказать наверняка,
куда в итоге выйду иль не выйду.
Не скажет сын, и кошка, и за ней
в окне смолчат прохожие и тени.
А если кто и скажет, то верней
всего не то, не так и не по теме.
И здесь, уже найдя в себе ответ,
я нахожу резонным бросить вожжи,
пока и год не год, и свет не свет,
и мы ещё не те, кем станем позже.
4 января 2015 года
***
Погоды не было негоднее,
в ней жизнь, как мякиш, размокала,
но всё же что-то новогоднее
сквозило, хоть и без накала
в неодолимой этой сырости,
которой делались сугробы,
что успевали за ночь вырасти,
к семи утра раскиснуть чтобы.
Я сам себя из дома выдавил,
привыкнув к бегу и погоне,
и город заново испытывал
мою устойчивость к погоде –
мою и прочих, что, не менее
меня ругая влажный воздух,
обдумывали сновидения,
ведя гулять собак бесхвостых.
И в темноте, где не был Гелиос
давно, быть может, вечность даже,
я шёл и чувствовал, что делаюсь
