С любовью
honey_violence
***
Есть русалки глубоководные там, на дне,
где вода много-много темнее и холодней,
им нет дела до принцев на тонущих кораблях
и стремленья подняться на сушу им не понять.
Ты, узнав обо мне, не старайся меня достать,
разглядев в своем сне серебро моего хвоста,
у злой ведьмы из леса зелье не смей просить,
не входи в эти воды отчаянным и босым.
Что мне дать, кроме льда, когда выберешь эту тьму
и решишься прийти, в ее самую суть шагнуть?
Я тебя не узнаю – здесь света нет разглядеть,
ты меня не найдешь в этой черной, как ночь, воде.
Кровь застынет так быстро… Но в пену, как говорят,
здесь тебя превратить не сможет уже заря,
кожу солнца лучи не тронут, чтоб опалить.
Впрочем, холод, царящий здесь, будет неумолим.
Он отнимет мечты, с которыми сюда шел,
из желанной тобой быстро стану тебе чужой,
ты останешься с нами и будешь, как мы, один,
лишь поэтому умоляю: не приходи.
Ты, конечно, не слышишь слов тихих моих молитв,
все торопишься зелье выпить и стать моим.
Что ж, и это пройдет. Ты поймешь это позже сам,
все позволив прочесть по холодным своим глазам.
***
Принц, в этой соли нет места для волшебства.
Да, я могла бы однажды двуногой стать.
Петь тебе тихо, практически про себя,
жить с тобой рядом, напрасно себя губя.
Но в этой соли нет места еще для слез,
для глупых девичьих о нежной сказке грез.
Температура такая, что только стыть.
Да и не нравятся принцам, увы, хвосты.
Принц, в моем доме живут только мрак и льды.
Мне незнакомы огонь, и угли, и дым.
Рыбам противно тепло, а русалкам – страсть.
Вдруг полюбить равноценно в сетях пропасть.
Пропасть меж нами большая: не переплыть.
Это лишь в сказках мы ласковы и добры,
тихи, мягки, словно пена на берегу.
А от реальности боги пусть стерегут.
Принц, в этих фразах нет смысла, ведь ты к ним глух.
Молишься бурям зачем-то, зовешь волну,
ищешь меня, словно в этом есть смысл и суть.
Мне чужда жалость, но сводит как будто грудь…
Я отдаю тебя той, что совсем, как я.
Только не бьются в груди у нее моря,
а в глазах небо, прозрачной волны синей.
И я молюсь, чтобы ты оставался с ней.
Принц, в этой соли пространства нет для любви,
но я смогла постараться не загубить,
не утянуть тебя за собой на дно,
не задушить объятием, как волной.
В глупых историях счастья и правды нет.
Соль – это соль: и проклятие, и ответ.
Принц в мышеловке из замка, я – из хвоста.
Жизнь все расставила, в общем-то, по местам.
***
Мало было сказочки просто слушать —
иногда в них нужно искать урок.
Она выбор делает по-иному:
голос не дает ведьме за дар ног,
выползает храбро одна на сушу,
Принцу попадается на глаза.
Он стоит, сраженный тем, что увидел,
и совсем не знает, что ей сказать.
Солнце иссушает ее чешуйки,
кругом голова идет от жары,
только лишь поэтому лаской тайной
кажется ей то, как, ее взвалив
на плечо беспечно, неосторожно,
Принц с ней отправляется во дворец.
Как желаньем нежности объясняет
то, как он сдирает с нее колец
золотых узоры на тонких пальцах,
жемчуга с ракушками из косы.
Как он остается с ней обнаженным
в темной теплой комнате и босым.
Она задает ему вопрос нежный:
«И твои мечты о любви сбылись?»
Он ей отвечает: «Ты просто рыба.
К рыбе идут паприка и анис».
***
Возвращаешься в море. Укачивает на волнах.
Принц поклялся не делать, но все равно сделал больно.
Но теперь прежний мир неродной, и тошнит от рыбы,
и хвост гибкий, зеленый, как камня на шее глыба —
ни вертеть, ни плыть ровно, все мечешься, как дурная.
Королевства принцесса без роду, семьи и края:
убежавших не ждут. Позабыли давно, отпели.
Выползаешь неловко поближе к дворцу на мель,
смотришь в окна высокие, проклятья туда швыряя,
но они не летят туда птицей, поскольку давно немая,
и на дно не нырнуть к ведьме, что оказалась правой,
потому что, двуногая, ты разучилась плавать,
но чужой оказалась на суше душа морская.
Обещали любовь, а досталась одна тоска.z
***
Это есть свобода от всего:
шторм в душе давно истаял в штиль, и
невозможно вспомнить о былом.
Он и я, мы кем друг другу были?
Были ли вообще? Ветра, моря…
Волны в грудь стучат теперь снаружи,
как когда-то билось изнутри,
а он был мне так безбожно нужен.
Хвост отдать? Бери же все хвосты
моих жизней будущих подводных!
Голос мой отдать и в тишине
приходить к нему, в любви негордой,
в ночи обнаженной, как луна,
бледной, робкой, тонкой, синеглазой.
Сколько мне отдать? Бери же все!
Забирай же все – и не по разу,
нити жизни спутай нам в одну
крепкую, нервущуюся леску.
Спальня, что была отведена —
смеху-то! – все называли детской.
Я была – вот шутка-то – ему
от рассвета до ночи сестрою.
Ведьма, забери себе назад
это сердце. Он того не стоит.
***
Приплывает, еле двигая плавником,
говорит, от немоты отойдя не слишком,
у меня теперь отдать тебе – ничего,
даже голос предложить – осмеёшь же – такой неслышный
стал, осипнув от молитв и от горьких клятв,
что рассыпала ему, как в спальню цветы до ложа,
где теперь он спит, а рядом его жена,
и покоя их никто уже не тревожит.
Я смотрю, как слезы капают – жемчуга —
на ее ладони белые, вижу горе,
и ей вторят волны, режущие мне грудь,
и ей вторит, боли девичьей вторит море.
И не можется мне, глупой, не помогать,
раз хранить беду и счастье работу дали.
Я ей капаю в напиток прозрачный яд,
