(Об авторе)
Одно из самых стойких заблуждений – считать, что происходящее или прочитанное вызывает у других такие же чувства, как у тебя.
Вот сильно вряд ли! За пределами основных инстинктов гамма восприятия варьируется в самом широком диапазоне. Тут ещё необходим общий глоссарий, чтобы одни и те же слова имели для вас одинаковое наполнение, и вот это вообще явление настолько уникальное, что можете считать себя редкостным везунчиком, если кто-то такой случился в вашем окружении.
Моя нелюбовь к демонстративным действиям граничит с… ну, не знаю, с чем-то она там граничит. Ну не умею я красиво страдать! О том, что моему внутреннему человеку плохо, остальные могут узнать только случайно или посмертно. Обычно справляюсь, но в иные моменты ощущается настоятельная потребность поговорить с кем-то, кроме кота. Мысленно листаю список: этот, конечно, блистательный и искромётный собеседник с запредельным кругозором, но занят только собой; этот прервёт на полуслове и примется вдохновенно живописать собственную жизненную драму; этот умён и начитан, но провались я сию секунду в тартарары, даже и не заметит потери бойца – «Ой, тут вроде бы кто-то был? Показалось, должно быть».
Остаётся только один человек, которому я могу рассказать всё, всегда и включая даже то, чего не расскажу никому и никогда вообще. Но он занят двадцать четыре на семь на триста шестьдесят пять. Он занят шестьдесят одну тысячу триста двадцать раз в такт, математика, и грузить его моими крошечными проблемками кажется просто негуманным. Ведь то, что для меня широкое, как море, чего «вместить не могут жизни берега», для всех остальных – буря в стакане. Так что я вздыхаю и протягиваю руку к крышке ноутбука.
И в этот самый момент в мессенджер стучится он:
– Ну ты чего?
– А что?
– Это я спрашиваю. Что там у тебя?
– Да норм. Получше, чем у Бубликова.
– Да-да-да, знаю я твоё норм…
Он не считает себя эмпатом или кем-то ещё в том же роде. Сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь о себе думает помимо элементарного помыться-поесть-побриться-купить сигарет. Ему просто некогда. Но если уже нет ни проблеска надежды, если доходишь до экзистенциального дна – отгадайте, кто прорывается в эфир? «Через двадцать минут у меня будет немного времени, наберу?»
Откуда он узнал? Мы и виделись-то всего раз, на бегу, он что-то такое говорил, а я просто смотрела в эти усталые глаза и, наверное, улыбалась, потому что остановился на полуслове: «Господи, что я несу, да?»
Это всё. Через несколько минут мы разбежались, каждый в свою сторону. Но иногда я вдруг натыкаюсь на его смешной и бестолковый комплимент. Или на обманчиво поверхностный «размышлизм» с глубоким подтекстом. А то и достану из почтомата что-нибудь эдакое, рвущее весь жизненный дискурс и шаблоны…
– Слушай, всё, больше не могу. Хочу остановиться и подумать. Хочу на край света и тишины!
– Не получится. Мы с тобой велосипеды.
– Это как?
– Если остановимся, то сразу упадём…
И будь он хоть негром преклонных годов,
С эрекцией лета не чаще,
Его бы любила я только за то,
Что он – офигительный Чащин!
Александр Чащин – основатель направления «Русская крафтовая литература», идейный вдохновитель и альфа проекта «Зосима Тилль», ископаемый сатирик с оттенком отчаяния, апологет грустного юмора с многослойными смыслами, литератор для гурманов, знающих толк в прелестях абсурда, чья проза суть крепкий алкоголь: от первого глотка перехватывает дыхание, и только когда основательно вштырит, получаешь острый, на грани обсцена, драйв. Самый обыкновенный талант, безо всякой пре- и постмедикаций. Всколыхнуть волну и поймать волну, заставить волноваться, войти в резонанс, умудриться сделать прозу белым стихом – это всё о нём.
До знакомства с произведениями Чащина не очень-то веришь в метемпсихоз. Но по прочтению понимаешь, автор – возродившийся Тилль Уленшпигель с Андреем Платоновым в обнимку, Михаил Жванецкий под ручку с Виктором Пелевиным, Чарльз Буковский, оппонирующий в дуэли на опийных трубках Михаилу Булгакову. Нестандартность мышления, требующая создания собственного языкового и культурного кода, преодолимая только с помощью пистолета бескомпромиссность в суждениях, превращающая читателя в соучастника авторских мыслей и нарративов.
Говорят, писатель – уходящая профессия, которая совсем уже скоро канет в лету. Профессия – канет, писатели – нет. Такой профессии никогда не существовало. Были цари и нищие, праведники и убийцы, ростовщики и рыцари, державники и бунтовщики, разбойники и центурионы. Есть красавицы и чудовища, мудрые старцы и пылкие юноши, учёные мужи и безграмотные мужланы, чахлые алкоголики, безумные наркоманы и румяные культуристы. Князья, графья и крепостные холопы, и все они будут радоваться и печалиться, петь и плакать, плясать и восторгаться, любить и ненавидеть, и вещать об этом Городу и Миру.
Нет безвыходных положений, есть безвыходные люди. Нет неразрешимых проблем, есть неприятные решения. Писатель – не профессия. Писатель – призвание. И эта книга Александр Чащина тому явственное подтверждение. Конечно же, взойдёт не всё, но сеять, сеять-то надо!
