Баллада о рыцаре без лошади
Доходные дома обычно хороши только с одной своей стороны – с той, что смотрит на проспект или набережную. На Руси всегда умели выгодно выставлять фасады. Саша знал эту нехитрую истину и еще добавлял от себя, что чем параднее крыльцо, тем грязнее нужник. В доходном доме, где они с матушкой снимали комнату в квартире у инженера, было именно так. Весь Версаль достался набережной, а вот их оконце исправно выходило в глухой колодец внутреннего двора. Здесь стены словно умоляли жильцов не чихать, благо для падения им хватило бы и ничтожного шума.
Саша не мог ходить, сколько себя помнил. Руки у него тоже были слабые, иногда вдруг немели. Тогда он ронял костыли, на которых передвигался, волоча ноги, и падал. Врач, навещавший их, приходился матушке не то дальним родственником, не то другом семьи. Во время своих немногочисленных визитов доктор проделывал одно и то же: одинаково печально покачивал головой, профессионально охал, сначала долго отказывался, а затем все же зачем-то принимал ничтожный гонорар и пропадал еще на полгода.
Саша никогда не выходил на улицу в одиночку. Ему требовалось присутствие матушки рядом, чтобы подхватывать его, когда слабели руки. Но она днями напролет пропадала в купеческом доме, где служила гувернанткой. Зимой же про гуляния можно было и вовсе забыть: Нева туго затягивала город в ледяной корсет. По такому катку и здоровому человеку передвигаться было непросто. Петербург щедро баловал своих жителей наводнениями, ветрами, метелями и в особенности долгими зимами. Иногда они казались Саше бесконечными. Порой он даже думал, что бог в одночасье отменил весну за грехи человечества.
Тем не менее Саша считал себя весьма занятым человеком. Дел у него и правда было невпроворот. Например, он ежедневно изучал внутренний дворик их доходного дома. Конечно, с большей радостью Саша принялся бы штудировать Петербург с парадного фасада, но туда выходили только окна комнаты, в которой жил инженер. Вот уж кто мог всласть любоваться и набережной, и прохожими. Но инженер этой роскоши не ценил. Почти все время он проводил в типографии, на которой работал, и комнату свою запирал. Отборный вид бездарно пропадал. Саше оставалось днями напролет зубрить повадки местного дворника. Вскоре юноша мог сдавать по нему экзамен. Других экзаменов ему не полагалось: к своим шестнадцати годам, в силу своего положения, Саша нигде не учился. Матушка как могла занималась его домашним образованием. Помимо дворников, Саша неплохо разбирался в сером цвете камней. После метели кирпичи в стене напротив их окна выдавали идеальный серый, но вовсе не такой насыщенный, как после короткого легкомысленного снегопада.
Впрочем, не только камни и приставленные к ним дворники занимали досуг юноши. Он был вполне полноценным человеком и смотрел в окно лишь по несколько часов в день. Значительную часть времени Саша посвящал своему основному занятию – поэзии. Писал он самозабвенно, помногу, запоем. Вечерами Саша встречал матушку ворохом бумаги и читал ей до глубокой ночи, переходя на шепот, когда со службы возвращался инженер. Иногда Саша путал листы местами. Это было не страшно. Во-первых, потому что писал он по большей части об одних и тех же средневековых рыцарях и американских следопытах, совершавших одни и те же беспримерные подвиги. А во-вторых, его матушка так утомлялась за день с двумя толстокожими и твердолобыми наследниками славного купеческого рода, что, слушая сына, спала с открытыми глазами.
Инженер также участвовал в образовании юного соседа по мере сил. Раз в месяц он торжественно вручал Саше очередной толстый номер «Вестника Европы». Это был единственный журнал, который инженер выписывал. Кроме него, он и вовсе ничего не читал. Видимо, уставал от книг в своей типографии. Тем самым инженер играл в собственных глазах роль просветителя юношества. За неимением других представителей он довольствовался Сашей. После того как молодой человек проглатывал очередной том «Вестника», инженер приходил в его комнату и они неспешно обсуждали статьи, поэзию и прозу.
Наконец, было у Саши еще одно, исключительно тайное, увлечение. Юноша скрывал его даже от матушки. Внешне оно выглядело весьма обыденно. Каждое воскресенье, когда инженер проводил дома свой законный выходной, на пару часов в первой половине дня он дозволял Саше постоять у окна его просторной комнаты. Сам хозяин в это время либо читал новый номер «Вестника Европы», если месяц только начался, либо перечитывал старые. Иногда он просто дремал. Саша стоял за занавеской так тихо, что несколько раз инженер забывал про него и, отправляясь по делам, запирал комнату вместе с мальчиком.
Это были самые счастливые моменты в жизни Саши. Таинственность же этого увлечения, его сокровенность, не доверяемая даже самому близкому человеку на свете, заключалась в том, что юношу привлекал вовсе не вид из окна на набережную. Дело в том, что иногда по воскресеньям под окнами инженера прогуливался ангел. Ангел учился в последних классах женской гимназии – судя по форме, которую гимназисток обязывали носить и в выходные дни. Саша читал об этом в «Вестнике». Ангел ходил по земле, а Саша смотрел на него свысока, с третьего этажа. Девушка неизменно появлялась под руку с высокой статной дамой, видимо, матерью. Каждый раз они проделывали один и тот же путь по набережной под окнами инженера. Саша отлично знал, что счастье не вечно и заканчивается за мостом, где набережная делала поворот. Он легко сумел бы убедить себя в том, что девушка плывет над мостовой, если бы не изящные ботиночки или сапожки. К несчастью, заветная пара появлялась на набережной не слишком исправно и далеко не каждое воскресенье. Но свой рыцарский пост, свою сторожевую башню Саша не покидал ни при каких обстоятельствах, даже если руки совсем отказывались слушаться. В таких случаях он наваливался на подоконник и упирался лбом в раму.
