– Я устала жить, – говорю своей старшей внучке, гостившей у меня. Она приехала на пару дней с маленьким сыном и двумя дочерьми постарше. Ване восемь месяцев. Таня не спускает его с рук, и поэтому не может ничего делать. Устало поднимаюсь, и, вздохнув, переворачиваю табуретку:
– Давай его.
Беру маленького правнука на руки и ставлю его на ножки в перевернутый табурет. Он, ощутив опору встаёт, хватает ручками за ножки табурета и радостно приседает. Таня смеется:
– Бабушка, ты волшебница.
– Руки освободила, иди посуду вымой, – командую по привычке. Мне всё кажется, что в этом есть необходимость.
Хотя её нет.
Давно уже нет необходимости во мне. Я отжила своё. Девятнадцать лет живу одна. Без Кузьмы.
– Ты же здоровая, сильная. – говорит, возвращаясь с горой вымытой посуды, Таня. – Ты еще можешь долго жить. Если тяжело, то можно не держать скотину и не сажать много в огороде.
Как объяснить ей, полной жизни и страстей, отсутствие интереса к жизни. Когда ты изо дня в день тянешь лямку повседневной работы, а она никому не нужна. В первую очередь себе. Все дети и внуки давно выросли и самостоятельно строят свою жизнь. Все слава богу толковые.
– Спасибо, господи, – торопливо перекрещиваю я лоб.
Задумываюсь. В последнее время я часто задумываюсь. Правнучка Маша решив, что я грущу, подбегает и обнимает меня. Я прихожу в себя и улыбаюсь. Эта девочка щедро дарит окружающим тепло и ласку. Я спокойна за Таню. С такой дочерью она не пропадет.
Младшенький правнук устал приседать в табуретке. Его неокрепшие ножки подкашивались. Беру его на руки. Какое же красивое имя дала ему Таня.
– Атя, Ванюк, урама,
Унта сана чȇнеҁҁȇ.
Миша, Анна, Хевекла
Вылямашкăн чȇнеҁҁȇ*, – пою я, подкидывая его слегка вверх. Ванечка смеется. Руки еще сильные. Голос ещё звонкий. Как у молодой.
Как я заливисто пела в юности. Всегда пела. Задорно и весело. С песней спорилась любая работа.
Таня тоже певунья. Ей понравилась песенка про Ваню, и она просит повторить. Медленно пропевает вслед за мной несколько раз незнакомые для неё чувашские слова.
Кузьма был учителем начальной школы. Он знал, как тяжело детям, не знавшим русский язык, даётся учеба. Надо сначала освоить его, а потом уже на нём учить другие предметы. Старшую нашу дочь Тамару отдали учиться в районный центр в пятнадцати километрах от дома после четвертого класса, чтобы лучше знала русский язык. Таню с рождения учили говорить на русском. На чувашском она так и не говорит.
Когда она родилась, мне было всего сорок лет с небольшим. Совсем молодая была. Таня жила у нас подолгу. Даже бывало по полгода. Я опять ушла в воспоминания.
– Мне пора. – говорю Тане. – Давно одна живу. К мужу хочу.
Почему я ей говорю? Давно хочется с кем-то поделиться. Устала разговаривать сама с собой. Таня похожа на меня. Такая же упрямая и сильная женщина. Ей тяжело будет жить, потому что ей трудно мириться с тем, что от неё не зависит.
Таня сердится на меня за мои слова. Упрямо доказывает, что я еще должна жить и придумывает мне причины, по которым я должна хотеть жить. Но я знала это. Знала, что она будет спорить. Она всегда спорит. Пусть.
Ей надо время для осознания, и когда оно придёт, ей не будет так больно. Как тогда, когда умер Кузьма.
Кузьма умер внезапно. Никто не ожидал, что в расцвете лет сгорит за три месяца живой, энергичный, активный человек, прошедший войну. Это было страшным ударом для меня. И для всей семьи. И для Тани. Она выросла у нас на глазах. Я больше занята была по хозяйству, а Таня с дедушкой. Он всегда ее брал с собой. И в школу на уроки, и пасти телят, овец. Она была привязана к нему сильнее. И уход его пережила трудно. И возраст её был достаточно трудный. Всего 18 лет ей было. Тогда сладу с ней не стало. Боялась я её тогда. Как с цепи сорвалась. Никого не слушала, злая стала. Обиделась на жизнь, что отняла у неё близкого человека. Прошло несколько лет, прежде чем она смогла справиться с собой. Сейчас я хочу её подготовить, чтобы не упрямилась и отпустила. Я знаю её, как саму себя. Сама не люблю, когда всё решается без моего ведома.
