Венера Милосская некогда была Золотой Бабой – легендарной богиней народов Урала, куда попала с племенем угров, возвращающихся на родину после участия в походе гуннов на Римскую империю. На берегу уральской реки до сих пор хранятся руки шедевра мирового искусства. Их поиски долгие годы ведут тайное общество, церковь и криминальный мир: одни с целью придать изваянию прежнюю божественную силу и использовать её для достижения вершин власти, другие – видят в этом предвестие Апокалипсиса и хотят воспрепятствовать, третьими движет нажива. В центре этих событий невольно оказывается журналист районной газеты Георгий Кириллов, по прозвищу Чемодан.
Книга о том, чем заканчиваются истории о сотворении кумира и праве человека на выбор, исходя из его представлений о чувстве справедливости и веры в Бога, пусть и далёкой от канонов. Сюжет частично основан на реальных событиях.
Место и время действия: Приуралье, Зауралье, Европа – V век, остров Милос – 1820 год, Франция – вторая половина XIX века, Россия – начало XX века и Средний Урал – наши дни.
Он же Гога, он же… Чемодан
(В качестве пролога)
– Чемодан! Ни хрена себе… Да чтоб я сдох!
Слышишь такое, и чудесный солнечный променад Пионерского курорта, изогнувшегося янтарной россыпью вдоль песчаного балтийского берега, начинает превращаться в подворотню за продмагом, окропленную креплёным вином вперемешку с пивом и обильно орошенную мочой. Цепляешься за единственно возможную в данной ситуации спасительную мысль: это сон, и если постараться – например, ущипнуть себя, – то можно проснуться. И тогда снова стать Георгием Петровичем, вдохновенно посвящающим спутницу в суровые условия жизни за Полярным кругом, перемежая повествование декламацией «Северной надбавки» Евтушенко.
Но голос Егора раздавался в самой, что ни на сеть, яви. И щипать себя за ляжки бесполезно. А вот уцепить большим и указательным пальцами кусок толстого брюха полицейского полковника я бы сейчас не отказался. Да не просто абы как, а с оттяжкой и вывертом, да ещё потом бы полюбовался, как возле выпуклого, величиной с детский кукиш, пупка начинает наливаться и зреть гематома. И это вместо того, чтобы обнять старого друга. Вернее было бы сказать, постаревшего друга из прошлой жизни.
– Чемодан, алле! Георгий Петрович, он же Гога, он же Гоша, он же Жора… Ты что, оглох? Кричу ему, кричу…. – мощная лапа легла на моё плечо, как фельдмаршальский эполет.
Отчаявшись дождаться реакции на вербальные призывы, заимствованные не только у героя фильма «Москва слезам не верит», но и, похоже, у его маргинальных подопечных, Егор решил перейти к тактильному общению.
– Александр… Борисович! Какими судьбами здесь? – мне не пришлось разыгрывать удивление, я лишь попытался не выдать интонацией истинных помыслов.
– Да ты чё, Чемодан, какой на хрен Бо-ри-со-вич?! Это же я – Егор, Санёк Егоров! Неделю тут в ведомственном санатории. Сам-то давно из Елизавета?!
С этими словами человек, с изяществом бегемота в оранжерее топтавший едва зародившийся флирт, привлёк моё, ставшее вялым тело и надёжно приобнял, словно опасаясь, что оно выскользнет на гранитную плитку променада. Со стороны это могло выглядеть, как схватка сумоиста с тщедушным раздатчиком флаеров. Вдоволь насытившись моментом, Егор ослабил хватку и, всё ещё не отпуская добычи, сделал пол-оборота в сторону моей спутницы. Та отпрянула.
Она находилась в том возрасте, когда мужчины обычно затрудняются в определении того, как третьему лицу представить её в рассказе о курортном приключении – девушкой или женщиной. На эту, скажем так, молодую особу я уже часа полтора старался произвести впечатление. Одинокая, она с интересом наблюдала, как курортники на пирсе кормят чаек на лету – подкидывают куски хлеба, которые тут же цапают охочие до дармового корма птахи. Стоит себе такая манкая мишень, как пройдёшь мимо? Я заглянул в закуток шашлычной, выменял у златозубого оптимиста за сотню четверть буханки, разломал её на крупные куски и молча поднёс в пригоршнях даме. Меня одарили величавой улыбкой и приняли подношение.
Если кто-то подумает, что мы просто скидали в небо горбушку серого, то он мало что вообще смыслит в этой жизни. Мы вместе кормили птиц. По интимности, этот процесс в эмоциональном плане, возможно, и уступает первому поцелую, но является куда более сакральным.
Я представился – сам не знаю почему – по фамилии, имени, отчеству. Она, помедлив, ограничилась именем, тянущим за собой немало литературных ассоциаций: «Татьяна». Оставалось закрепить успех рассказами о суровых буднях за шестьдесят девятой параллелью (не зря в молодости несколько лет отбатрачил в Мурманском траловом флоте):
За что эта северная надбавка!
За —
вдавливаемые
вьюгой
внутрь
глаза,
за —
морозы такие,
что кожа на лицах,
как будто кирза…
Если доверять так называемым флюидам, выходило, что «Таня, Таня, Танечка» была не прочь завести необременительные отношения с общительным и с виду интеллигентным мужчиной. Но теперь, судя по тому калейдоскопу чувств, которые отразила её мимика, превращение мурманчанина Георгия Петровича в Жору Чемодана «из Елизавета», явление слоноподобного типа, готового свои панибратские замашки, казалось, распространять сколь угодно широко, резко поменяли эти планы. Спутница, ещё минуту назад готовая разделить с тобой оставшуюся неделю отдыха, решила не рисковать.
