На вершине горы, в изнеможении упал в траву и вяло размышляю о ситуации, в которую вляпался. Гудят плечи за два дня оттянутые тяжёлой отцовской двустволкой двенадцатого калибра. Любит отец оружие помощнее. А я очень люблю пострелять, поэтому, выходя из дома, для своего лёгкого ружьишка не нашёл ни одного снаряжённого патрона, схватил отцовское. Отдышавшись, с трудом вскарабкался на высокую сосну и осмотрелся, в надежде найти какой-нибудь ориентир.
Дерево покачивается, создаёт ощущение полёта, подо мной величественная тайга раскинулась безбрежным океаном. Восхитительно чист и прозрачен горный воздух, напоенный терпковатыми ароматами живицы и хвои. Далеко-далеко синеют горы одного из отрогов Саянского хребта, смыкаются с небом белыми ледяными вершинами.
И никакой зацепки вокруг, которая подсказала бы путь к дому. Одинаковые, словно близнецы, горные гривы вздымаются крутыми сизовато-зелёными волнами до самого горизонта. За их гребни цепляются, лениво проплывающие, белые облака. Вчера меня накрыл плотный молочный туман такого облака, в пяти шагах ничего не видно, я потерял направление и заблудился.
Вышел-то в лес на часок, поискать кормилицу нашу, блудливую корову Майку. Стоило выпустить с ней телёнка и, поминай как звали, неделю может домой не заявиться. Она-то дорогу найдёт, а я плутаю второй день, позор для таёжника. Узнают в посёлке, тогда в школе не показывайся, будут насмехаться, Иваном Сусаниным прозовут.
Учил же отец: заблудился не суетись, не рыскай по сторонам, так и сгинуть недолго. В тайге много ключей, ручьёв и речушек, которые всегда выведут к реке и людям. Но я легкомысленно, многократно менял направление, рассчитывая, что вот на этот-то раз оно будет верным. Тайга не прощает суеты и беспечности, и внутри уже поселился растущий червь сомнения, который нет-нет, да и зашевелится.
Узкая звериная тропа привела к каменистому руслу пересохшего ручья. От камней, за день нагретых солнцем, на расстоянии веет теплом. Внезапно, из-под ног раздаётся резкое свирепое шипение, словно на раскалённую сковороду плеснули воды. В испуге взлетаю в воздух, перепрыгивая через большую змею, пригревшуюся на тёплых камнях. Высоко подняв голову, рептилия зондирует пространство вибрирующим раздвоенным язычком, готовая сделать молниеносный ядовитый клевок.
Я залюбовался красивым разноцветным узором на её спине. Спонтанное желание разлохматить гадину дуплетом в упор, отомстить за испуг, проходит так же внезапно, как и возникло. Придерживая, осторожно опускаю взведённые курки. Не видя с моей стороны враждебности, змея торопливо уползает. Пусть живёт, тоже божья тварь, не кусает ведь сразу, вначале предупредит шипением: «Стой, кусать буду!» Если на неё не наступишь, разумеется.
Скоро стемнеет, пора устраиваться на ночлег, надо поспать пока тепло. Прошлой ночью выпала роса, было сыро и холодно, глаз не сомкнул. Прямо на тёплые камни расстилаю охапку мягких пихтовых лапок, сверху прикрываю травой, чтобы не кололись и блаженно вытягиваюсь во всю длину.
Таинственный скрип деревьев в ночи съёживает меня в комок, хочется стать меньше, незаметнее. Жутко кричит ночная птица, а в шорохе мышей мнится подкрадывающаяся змея. Вдалеке визгливо рявкает рысь, дикая кошка размером с собаку. Сразу вспомнились рваные глубокие шрамы, исполосовавшие скрюченную спину, даже в бане опирающегося на батожок, Николая Харина. Однажды, он преследовал рысь по глубокому снегу, на лыжах легко догнал её и, сделал неточный выстрел. Хорошо, быстро его нашли, истекающего кровью, обледеневшего, едва откачали.
Отец говорит все боятся, только делают вид, что им нипочём. Если человек совсем ничего не боится, значит с катушек съехал. То, что я не съехал, отрадно, но подавить страх не получается, взвожу оба курка и кладу ружьё под правую руку. Вот за это, от отца бы крепко влетело. Не терпит он, даже малейшего нарушения правил обращения с оружием.
И не змея это шуршит, змея ползёт бесшумно, даже собака не всегда услышит. Проваливаясь в сон, сожалею, что не взял Томика. С ним ничего не страшно, и теплее ночью вдвоём. Да и не заблудился бы с ним. Стоит сказать: «Томик домой!» И он пойдёт к дому самым коротким путём, изредка оглядываясь и поджидая. А как они с Жульбой просились, лаяли, выли, чтобы взял с собой. Отец запретил! Летом таёжный народ выкармливает своих детёнышей, беззащитных перед собаками.
Снится цыганский табор, раскинувший шатры под нашим посёлком несколько лет назад. Мать не любит цыган и наказывает нам держаться от них подальше: могут обмануть, обокрасть, даже околдовать, и детей они воруют. Но непреодолимое любопытство магнитом тянет нас с Колькой в табор.
Наше воображение поражает старая цыганка, сидящая у тлеющего костерка на берёзовом чурбане, возле входа в полинявшую блёкло-зелёную палатку. Она курит длинную закопчённую трубку и у неё самые настоящие седые усы. Курящих баб нам видеть доводилось, но усы!.. Это не укладывается в голове, непонятно и потому жутко, вдруг она Баба-Яга.
