* * *
Милый мальчик, ты был такой милый,
считал журавлей, пролетающих клином,
теперь ты взрослый, лежишь под капельницей:
сердце – Арктика, льдины, – льдины.
Ну, ничего, все проходящее, и в нашем саду, расцветут георгины
будет еще и утро звенящее:
всех журавлей будешь знать
по имени…
* * *
В лирике мало толку,
в лирике Бога мало,
зачешу набок челку,
сяду на линию горизонта:
пусть гуси цепляются крыльями
за мои босые ноги.
Я буду дремать от удовольствия,
как кошка преданная высуну язычок…
* * *
В деревне атмосфера. -
Образы, образа…
Вчера пьяный сосед
рассказал,
что там, где пустырь,
был монастырь
перед войной
с одной вдовой
там раскапывали
могилы.
Искали сокровища в земле.
кое-что было:
пуговица красноармейца,
рога и
вилы…
* * *
Ох уж этот август,
этот вечер синий
принес не по сезону
к вишням апельсины.
Летняя веранда,
открытое окно,
улица потеет,
в комнате темно.
Ты сидишь над вишнею -
не с чего начать…
Щелкнуть выключателем?
– Лучше не включать.
Безнадежный август,
все играет роль.
На газете «Правда»
сушится фасоль.
* * *
Лесничий выходит из дома,
не закрывая балкона,
ёлочные игрушки
брошены на подушки.
Лесничий позавтракал
снегом
и бросился в омут
с разбега.
– Милая, в старом пруду
я тебя непременно найду!..
* * *
Наболей на себя
меня.
В душе моей
клювик соловья.
* * *
Доведи меня
до каления,
доведи до
оледенения,
не хочу как есть -
36,6.
* * *
В небе месяц корчится,
в комнате темно,
я курю у форточки,
и смотрю в окно.
Выписывают атомы
бессмысленный маршрут,
а дворники лопатами
лохматый снег жуют.
Русь ты моя, родина,
родинка на теле,
кто тебя ни пробовал,
все тебя хотели.
С невесты татары
срывали венец…
Здесь и смерть,
как начало.
Здесь жизнь,
как конец.
* * *
Так тихо в комнате
и только тикают часы
и так не часто.
Вечер в комнату
налит до густоты,
а комната из пенопласта.
Мы ждали вечер.
И из бутылки с коньяком
коньяк разлит, а женщины из глины.
Дверной звонок.
– Здесь кто-то не живет?
– Да, не живет.
– Вот передайте домовому мандарины…
* * *
Сергею З. (сержанту
полиции Манхеттена)
Где голубой солдат
в розовых эполетах
с маской противогаза
на пепельно-сером лице,
память тевтонского ордена
безвременно канула в лету.
Никто не поднимет трубку
на противоположном конце
провода.
Вихрем реанимации
в воздух врывается зуммер.
в доме обои рваные
ветер урбанизации.
Запах формальдегида,
значит, опять кто-то умер
из суетливой нации
коллекционеров бабочек.
* * *
Я был «духом»: слаб духом.
Сержант помогал по-всякому,
земляк все-таки,
Фамилия такая: Ли–Орлов.
Вот, думаю, приду на гражданку – будет аутодафе.
Иду по аллее -
фамилия знакомая…
Фотография…
Эпитафия…
* * *
Вологда-город на свете жила,
в Вологде вишня весною цвела,
летали стрекозы, пел соловей
в Вологде – городе мысли моей.
Только однажды осенним листом
спустился волшебник с черным перстом
и пальцем корявым в дома и углы
Вологду проклял – они не твои.
С тех пор я в осеннем дыму,
как в беде.
Где ты моя черноглазая, где?..
* * *
Завтра снова в колхоз, где козы
сосут молоко козлят, вьются стрекозы,
а толпы маленьких лохматых дьяволят
танцуют канкан на крыше мясомолочной фермы.
На них давно хмельные егеря наводят прицелы
штуцеров и трехдюймовок.
Там погреба, от массы крысоловок
похожие на бомбу Хиросимы.
Лет семьдесят там лампа Ильича,
но лампы не стоят без керосина.
Плюётся в небо сонный фокстерьер беззубым ртом…
Все тридцать два завязли в лисьих шкурах.
Там за покойником ненецкие каюры,
и шик семье, когда каюр с хлыстом.
по вечерам там пасмурно и дико,
когда в трубу влетает дьяволиха,
а Бог приходит, словно Дед Мороз на Рождество.
* * *
Этот август в деревне
под шелест листвы,
облетающей с вишен
губит. Я слышал, что дядя Миша,
внушавший доверие, опять
начал пить.
Порывы к письму становятся
тише и тише,
Лишь иногда сквозь рамы окон
узнавая луну, слышишь,
как Ангелы тихо садятся на крышу…
Но сонный отец мне объяснил,
что это скребутся летучие мыши.
* * *
Вечер, в деревне пустынно и тихо,
в старой корзине заснули котята.
– Дочка, в саду трындычит трындычиха,
ветер гуляет, зябнут маслята.
– Тебе-баруба, те-бе-бе-бе-ба.
– Видишь, луна золотится слезою.
– Папа, а кто целовал журавлиху,
Чтоб принесла меня ранней весною?
* * *
На черном зеркале забытого пруда,
где вянут запоздавшие кувшинки,
рисует неба стылая вода
унылые осенние картинки.
Почив в воспоминанье бабьих лет,
сырыми листьями на землю плачет ива.
Вороны незатейливый куплет,
за изгородью серая крапива
лишь дополняет траурный сюжет.
Октябрь вздыхает, иней поутру -
обычная осенняя картина.
Полощат, как хоругви на ветру,
с сухими пауками паутины.
Старуха лезет в погреб, с огурцов
листом капустным собирает плесень.
– Мы все умрём, старик, мы все умрём.
Мы все умрём, старик,
и все воскреснем.
* * *
Товарищ Полковник,
как Вы грозили,
что не ждет ничего меня впереди.
Всех что-то ждет…
Сижу у могилы,
ем землянику с Вашей груди.
* * *
Пьяного вели домой летучие мыши.
Они узнавали любой изъян дороги,
Ориентируясь по звездам над крышами.
* * *
Я все твое так и выбросила,
чтобы губы не шептали напрасно.
Тетерева токуют на выселках -
прихорошены все так, препоясаны.
Затопила трескучую печь,
кошка-дура гостей намывала…
Я все двери закрыла на ключ,
даже в окна не сунулся луч.
А любовь появилась сначала.
* * *
Так закончилось, вылетело твоё лицо в форточку бабочкой,
