– Так и хочешь выпихнуть меня из гнезда, – возмутилась я.
– Конечно, – невозмутимо ответила тетя Мила. – Знаешь, как надоело сталкиваться лбами и вечно торчать под дверью ванной комнаты, ожидая своей очереди.
– А как же насчет того, что молодым везде у нас дорога? – вспомнила я.
– Да, но старикам – почет, – парировала она и с гордым видом направилась к холодильнику.
– Старики? – я удивленно осмотрелась по сторонам. – Ау, куда спрятались? Нет тут стариков, теть Мил. Ты про себя, что ли? Вот когда тебе нужно, то сразу вспоминаешь про возраст. Это низко, тетушка, и некрасиво.
Тетя Мила вернулась к столу с пачкой майонеза в руках. Открыла упаковку. Вздохнула и пожала плечами. Такой жест мог означать что угодно.
– Понимаешь, Жень, – просто сказала она, – тут дело даже не в том, что я поскорее хочу пристроить твое незамужнее личико, а в том, что парень действительно хороший. Дай банку с горошком. Пообщаться-то с ним можно?
– Где он? – спросила я.
– Скоро придет, сама увидишь, что нормальный.
– Я про горошек.
– Так вот же, перед глазами.
Тетя делала салат, смешивала в миске аккуратно нарезанные ингредиенты, а я, стоя рядом, пыталась разузнать какую-то еще информацию. И, видит бог, я не слишком усердствовала. Пока что.
– Этот салат называется «Свобода», – сделала объявление тетя Мила, выжав остатки майонеза из скрученной упаковки.
– Этот салат называется оливье, – поправила я.
– Нет, «Свобода».
– Нет. Это оливье.
Тетушка раздраженно бросила ложку в миску.
– Отойди, – попросила она. – У меня и без тебя день сломался. Я нервничаю, а ты давишь. Уйди отсюда.
Я знала, какой бывает тетя в те моменты, когда выходит из себя, и тогда из нее летели искры. Но сейчас – не этот случай. В нынешней ситуации она разозлилась по-настоящему, но без искр. Мне бы прислушаться к ее совету и отойти от греха подальше, но я принципиально стояла на своем и хотела выяснить у тети как можно больше.
– «Свобода» – дурацкое название, – не отставала я. – К тому же, кажется, уже есть салат с таким названием. Назови этот иначе.
– Евгения, – попросила тетя Мила.
– Как скажешь, – согласилась я, устав от собственных придирок. – Есть же торт, который называется «Графские развалины». Никто еще зубы не сломал. Пусть салат будет назван «Евгения».
Тетя Мила почувствовала мое состояние. В какие-то моменты она превращалась в настоящего эмпата, этого было у нее не отнять.
– В нашем доме не так уж часто слышны мужские голоса, – проговорила она и сделала попытку снова начать смешивать содержимое миски с майонезом. – Поэтому предлагаю просто ловить момент. Это мой давний друг, Женя. Старый друг. Не порть нам вечер. И про себя не забудь.
– А откуда он взялся, не напомнишь? – поинтересовалась я. – Почему я о нем не знала раньше?
Тетя Мила улыбнулась:
– Костя из тех знакомых, с которыми можно не видеться сто лет и не замечать этого, а потом при встрече испытать чувство, будто и не было расставания, – объяснила она.
– Это называется равнодушие, теть Мил.
Я достала из банки соленый огурец и откусила хрустящий хвостик.
– Это не равнодушие, Женя. Таких людей называют «своими».
От огурца быстро ничего не осталось. Я полезла в банку за вторым.
– Ну, хорошо, хорошо. Пусть он «свой», – кивнула я. – Но почему вдруг он в гости-то придет? Есть причина?
Тетя Мила в очередной раз яростно вонзила ложку в салат и вдруг остановилась.
– Да ты знаешь, – задумчиво произнесла она, – мы давно планировали.
– Чего?
Удивлению моему не было предела. Тетушка состояла в длительных романтических отношениях? Вот это поворот. Разумеется, она имела право закрутить роман, а если повезет, то и несколько, но меня смущало другое – все время, пока она крутила со своим Костей, она молчала, как партизан.
– Ты посолить забыла, – вспомнила я.
– Не забыла.
И она снова принялась за салат.
Я смотрела не тетю Милу и чувствовала, как меня начинает накрывать чувство вины. Оно зародилось где-то в районе солнечного сплетения и поползло вверх, поближе к горлу, а там ведь уже и до мозга недалеко. Такими темпами и до слез докатиться можно.
Тетя Мила всегда была очень симпатичной, даже сейчас, будучи уже, увы, немолодой. Я наблюдала за тем, как тетя талантливо делает вид, что ей наплевать на мои подколы, и вдруг поняла, что переборщила. Сначала опозорила ее идею с названием салата. Потом с сарказмом отреагировала на сообщение о каком-то мужике, который, оказывается, является для нее близким другом.
Решив, что вела себя неправильно и уже достаточно потрепала нервы родной душе, я пошла в комнату и упала на диван. Наряжаться не было желания. Пусть видят меня такой, какая есть: в футболке, с прической лондонской проститутки времен Джека-потрошителя, с потухшим взглядом, не выспавшуюся, злую и готовую убивать. И все-таки почему тетя ничего мне не рассказала?
– Женя! – донеслось из кухни. – Помоги, пожалуйста.
Я закрыла глаза. Нет уж, теть Мил, давай сама. А меня дома нет.
С кухни донесся громкий звук, словно на пол упало что-то металлическое и, кажется, пустое, и я тут же сменила гнев на милость, потому что тетя никак не прокомментировала случившееся. Ни охов, ни вскриков, ни причитаний. Опасно такое молчание.
