Вы, конечно же, непременно спросите, почему разбойников было не сорок, не тридцать пять, а именно тридцать девять – не больше и не меньше? Да еще и плюс один? Простите, но так уж вышло… Клянусь Аллахом, их было именно тридцать девять и именно плюс один, и ничего с этим я поделать не могу! Тридцать девять отъявленных головорезов, жадных, как пустынные шакалы, и жестоких, словно разъяренные львы. Сколько караванов разграблено этими нечестивцами, сколько людей полегло от их быстрых кривых сабель, и не сосчитать! Они появлялись ниоткуда и также стремительно исчезали в никуда. Караваны не спасали ни вооруженная до зубов охрана, ни хитрости и уловки караванщиков.
По слухам, банда обитала где-то в горах в стороне от караванных троп и близких селений, но никто не знал наверняка, где. Разбойники никогда не оставляли свидетелей в живых, а если кому и посчастливилось пережить набег, то те разумно помалкивали, от греха, так сказать, подальше. Слухов о разбойниках ходило множество, только толку от них было, как с верблюда мужского пола молока. Одни говорили, будто это вовсе и не люди, а джинны в человеческом обличье под предводительством самого Иблиса; другие уверяли, что разбойники хотя и люди, но наделены они небывалой силой, ловкостью и выносливостью. Были и те, кто подходил к вопросу более прозаично и трезво – обычные удачливые бандиты с большими связями «наверху», иначе откуда им было знать, когда и куда идет караван, и что он везет. К тому же эмирская стража, как бы в доказательство именно этой версии, не особо торопилась покончить с бандой грабителей и изуверов.
Сказать по правде, правы оказались именно последние: тридцать девять разбойников под предводительством Черного Кади и вправду были не вездесущи и не всеведущи. Их направлял сороковой «разбойник», сидевший в роскошных покоях эмирского дворца, и имя ему было Мансур. Мансур-хитрый, Мансур-проныра, как его называли придворные меж собой, и был он Главным сборщиком налогов – должность, надо сказать, довольно влиятельная. К тому же эмир Мухаммед Аль Кашти был крайне доволен своим ретивым служакой. Благодаря Мансуру вводились новые налоги, собирались богатые подати, казна трещала по швам, а народ пух с голоду. Но разве кому есть дело до простого люда? Ведь для чего существует чернь? Как уверял Мансур, чернь существует именно для того, чтобы богатые становились еще богаче, с чем эмир, конечно же, не мог не согласиться, хоть и побаивался временами этой самой черни – нельзя бесконечно затягивать веревку, ведь если она когда-нибудь вдруг лопнет…
Но Мансуру все было мало. Несмотря на забитые доверху золотом, драгоценными камнями и тканями сундуки, Мансур не мог спокойно заснуть, если день не приносил ему десяток – другой золотых монет, а лучше целый кошель слепящего глаза своим блеском и ласкающего слух звоном золота. Или два кошеля, нет – три! Да, жадность этого человека могла любого загнать в могилу. И не то что могла, а именно загоняла.
В один из волшебных, чарующих восточных вечеров, когда солнце, скатившись за горизонт, расцветило небо пастельными оттенками заката, и на землю опустилась долгожданная прохлада, Мансур, утомленный дневными заботами, жарой и плотным ужином, предавался заслуженному отдыху. Главный сборщик налогов возлежал на мягких пуховых подушках с опустевшей пиалой в руке, расслабленно, даже лениво и отрешенно взирая на кружащуюся в танце у фонтана наложницу. Девушка в воздушных одеждах была похожа на стрекозу, взмахивающую крыльями и перелетающую с места на место. Зрелище Мансуру давно приелось, и влиятельного господина тянуло в сон. Но вечерний танец был традицией, и мнительный визирь ничего не хотел менять.
– Господин, к вам посетитель, – тихо произнес незаметно приблизившийся слуга, склонившись к самому уху Мансура.
– Наконец-то! Впусти! – оживился Мансур и не глядя протянул опустевшую пиалу другому слуге.
Тот спешно наполнил ее чаем, поклонился и отступил, застыв позади хозяина восковой статуей.
В залу вошел высокий плечистый человек, одетый с головы до пят во все черное, даже чалма и повязка, прикрывающая нижнюю половину лица, были черны. Его длинный шелковый плащ при ходьбе развевался, вздуваясь и опадая, словно крылья ворона. Взгляд темных глаз цепко держал напряженную фигуру хозяина дома в глубине залы. Уверенной походкой мужчина стремительно приблизился к Мансуру, поклонился, прижав ладонь к груди; другая рука выудила из-под одежд вместительный кошель и протянула Мансуру.
– Салам алейкум, почтенный Мансур! – густым низким голосом произнес посетитель.
– Салам, салам! Я вижу, твоему делу сопутствовала удача, несравненный Кади, – удовлетворенно кивнул Мансур, как бы нехотя принимая кошель и взвешивая его в руке.
– Обойдемся без имен, уважаемый!
Черный Кади весь напрягся, смерив подозрительным взглядом нового слугу Мансура. Тот, казалось, вообще ничего не замечал вокруг себя и лишь заботливо прижимал к груди чайник, будто грел его руками.
– Мой новый слуга глух и нем. На этот счет можешь не беспокоиться.
Мансур пошевелился, устраиваясь поудобнее на подушках.
