Я почувствовала приход весны, ещё даже не успев открыть глаза. Запах растворённой в воздухе лёгкости и яркий свет, просачивающийся сквозь опущенные веки, – эти родные ощущения я узнала мгновенно и тут же мысленно поблагодарила их за то, что они вновь ко мне вернулись.
Чуть приподнявшись на кровати, я посмотрела на залитое солнцем окно. Яблоневое дерево, которое росло напротив, стояло ещё совсем голое, но мне показалось, будто от него уже начал исходить сладкий фруктовый аромат. Плавно встав с постели, я босиком шагнула прямо в центр световой дорожки на дощатом полу. Ступать по ней было непривычно легко: от нагретой древесины исходило такое нежное тепло, которое словно, лаская, приподнимало меня в воздух.
Насколько же проще становится просыпаться, когда приходит весна! Я сразу вспомнила свою соседку из интерната Катю: зимой нас поднимали, когда за окном было ещё темно, и она сначала по нескольку минут лежала лицом в подушку, отказываясь пошевелиться, потом под всеобщие уговоры вставала и, потирая глаза, сердито заявляла, что в такую рань ей нужно время, чтобы где-то найти свою душу и всунуть её обратно в тело.
«Интересно, что с ней сейчас?» – подумалось мне мимолётом. С Катей мы не виделись уже несколько лет.
За окном вовсю кипела жизнь. Люди, вдохновлённые весенним пробуждением природы, были как-то по-особенному бодры, шли размашисто и непривычно часто смотрели вверх. Одеты все были очень по-разному: кто-то боязливо продолжал носить зимнюю куртку, не доверяя слабому мартовскому солнцу, а кто-то уже осмеливался выйти и в тонкой рубашке.
Среди прохожих я заметила Максима Ивановича – хозяина квартиры, в которой я снимала комнату. Он опять тащил за собой какую-то рухлядь: главным его увлечением было приволакивать домой всякий хлам и что-нибудь из него мастерить. В основном, получались сомнительные украшения для двора вроде свиней, собранных из покрашенных в розовый цвет пластиковых бутылок, но иногда выходило и что-то стоящее.
Однажды я нашла на улице деревянную дощечку с рисунком, который меня заворожил: круглое жёлтое солнце с идеально ровными извилистыми лучами и голубой полумесяц с волнистым узором. У светил были человеческие черты лица, так что солнце очень весело и пристально таращилось прямо на меня, а месяц с прищуром и лёгкой усмешкой посматривал на солнце. Подняв эту деревяшку, я несколько минут была не в силах оторвать от неё взгляд. По этим выражениям лиц я поняла, что светила знают что-то безумно важное, способное объяснить буквально всё вокруг, только вот человечеству этого узнать никогда не суждено, поэтому они и смотрят на нас сверху так лукаво.
Не замечая ничего вокруг, я принесла эту дощечку домой и ещё целый вечер её разглядывала. В какой-то момент меня осенила догадка, почему я могла настолько сильно впечатлиться: точно такое же изображение где-то встречалось мне в раннем детстве.
Я почти ничего не помнила о том, что было со мной до детского дома: там я оказалась в два года. По тем мелким крупицам воспоминаний, которые иногда внезапно вспыхивали и тут же перемешивались в сознании со снами и фантазиями, я пыталась понять, кем были мои родители и что с ними произошло. Увы, к ответу близко я никогда не приближалась: красочные образы, возникающие в памяти, мгновенно рассеивались либо путались с более поздними впечатлениями. Единственным, за что я могла хоть как-то уцепиться, становились предметы, стойко напоминающие мне о раннем детстве, – их я называла своими артефактами – одним из них стала эта дощечка.
Тогда я показала свою находку Максиму Ивановичу. Он, обрадовавшись, что наконец хоть кто-то разделил с ним его страсть к барахлу, предложил сделать из неё настенное украшение для моей комнаты. Обточив деревяшку до ровной овальной формы, он покрыл её лаком и повесил над моей кроватью. Засыпая, я часто разглядывала этот рисунок. Он навевал удивительные красочные сны, но помочь мне продвинуться в моих внутренних поисках так и не смог.
Сегодня Максим Иванович был явно в отличном настроении. Весело посвистывая, он озирался по сторонам и, несмотря на тяжёлую ношу за спиной, ступал легко, как-то совсем по-мальчишески. Вдруг, заметив в окне меня, он помахал рукой. Я кивнула ему в ответ и побежала к выходу – мне захотелось поздороваться лично.
Перед выходом на улицу я забежала в ванную и, умывшись, посмотрела на себя в зеркало. У меня уже несколько лет были длинные волосы, но я по-прежнему воспринимала их как нечто особенное, как награду или привилегию: в детском доме нас стригли коротко, объясняя это борьбой со вшами.
Спешно одевшись, я вышла из квартиры, закрыла дверь ключом с брелоком в виде птички, спустилась по лестнице и выбежала во двор.
У входа уже стоял Максим Иванович и устанавливал на крышу собачьей будки деревянный шест. К нему с разных сторон были прибиты четыре бруска, концы которых сужались, образуя своего рода стрелки. На вершине шеста было расширение, из которого, словно растущие травинки, отходили странные гнущиеся палочки.
– Доброе утро! – сказала я. – А что это вы такое красивое делаете?
– Здорово, малая! Это будет флюгер.
