Пятнадцатилетний срок заключения заканчивался 16 сентября, в среду. Когда Стаса вели к начальнику лагеря, и он прекрасно понимал, зачем его туда ведут, и все вокруг казалось необычно ярким и красочным, и плакаты на стенах, которые и прежде мелькали перед ним каждый день, и свет из окошек под потолком, и даже бесхитростная болтовня конвоиров.
– К стене, – буркнул конвоир Толстун. – Руки за спину!
Стас никогда до того не питал никаких симпатий к этому кабану, с его «юморными приколами» над заключенными, но в этот момент даже его дежурная фраза прозвучала, как гимн восходящему солнцу.
Толстун доложил о прибытии заключенного, после чего Стаса ввели в кабинет.
Супервайзер Макс Оленин был лощеным блондином лет тридцати пяти, про него было известно, что он брезговал лагерными проститутками, увлекался философией, и часто оставлял свои комментарии в закрытой сети для обитателей мест заключения. Когда Стас вошел в кабинет, тот попивал кофе, искоса глядя на экран монитора.
– Садитесь, Бельский, – сказал он, кивнув на кресло.
И это тоже было знаком, потому что это кресло не предназначалось для заключенных. Когда Стас погружался в него, было ощущение, что он в салоне самолета готовится к длительному перелету.
Оленин поставил свою чашку.
– Вы таки дождались, Станислав Семенович, да? – спросил Оленин с улыбкой. – Каковы ощущения?
– Неопределенные, – отвечал Стас сухо.
– Да полно вам, – рассмеялся Оленин. – Вы оттянули, как я вижу, пятнадцать лет, и уверен, что каждый день вы мечтали об этом мгновении. Сбывается высокий смысл вашего ожидания.
– Да, – вздохнул Стас.
– Понимаю ваши трудности, – кивнул Оленин. – Мир катастрофически изменился, так что вам предстоит тяжкий период адаптации. Вы понимаете, о чем я?
Стас только кивнул. Буквально неделю назад Оленин выступал перед заключенными с рассказом о том, как повесился инженер Квитко, который тоже отсидел много лет, и не принял нового мира. Лекция была посвящена правилам адаптации, но было ясно, что причин этого самоубийства сам Оленин так и не осознал.
– Кстати, вы напомнили, – Оленин склонил голову. – Пятнадцать лет, это необычно много для нашей зоны. За что вам дали такой срок?
Стас выдержал паузу. Конечно, супервайзер знал, за что ему дали такой срок, и потому этот вопрос был выходом на проходной тест.
– Я участвовал в военных действиях, – произнес Стас.
– Это я понимаю, – кивнул Оленин. – Мне непонятно, как вы уцелели? Как мне помнится, с вашим братом разбирались довольно круто.
Стас опять выдержал паузу.
– Наверное, – произнес он, – это было необходимым явлением.
– Разумеется, – кивнул с улыбкой Оленин. – Только давайте не будем лукавить, Станислав Семенович. Ведь вы так не думаете?
– Я стараюсь вообще об этом не думать, – сказал Стас.
– Тоже правильно, – согласился Оленин. – Забыть о прошлом, это первое правило адаптации. Вы в каких войсках служили?
– Я был полковым священником, – отвечал Стас.
Оленин невольно рассмеялся.
– Вы были священником?
– Разве об этом не написано в моем деле?
– Там вы названы политработником, – пояснил Оленин. – У этих чиновников сугубо схематическое мышление, и они не понимают разницы между священником и политработником. Жаль, что я не знал этого раньше.
Стас только пожал плечами.
– Вы так тщательно маскировались, – проговорил Оленин, глядя на него пристально.
Стас вздохнул.
– Что мне было маскировать? Я не прятался от ответственности.
– Церковь сейчас в почете, – напомнил Оленин. – Почему они за вас не заступились?
– Меня лишили сана, – сказал Стас.
Оленин невольно усмехнулся.
– Вот вам и ваша церковь, – сказал он. – Такие же чиновники перестраховщики, как и везде.
– Нет, нет, – поспешил возразить Стас. – Меня лишили сана на законных канонических основаниях. Ведь, в конце концов, мне пришлось взять в руки оружие.
– А, – Оленин поднял палец. – Так вы все же повоевали? И сколько крокодилов вы убили?
Стас кашлянул.
– Господин супервайзер, – произнес он осторожно. – Именование рептилидов «крокодилами» запрещено законом.
– Ведь именно так называли их во время войны, не так ли?
Стас помолчал.
– Во время судебного разбирательства, – произнес он, – за мною не замечено очевидных преступлений. Во время боя я действительно стрелял, но вряд ли куда попал.
Оленин наклонился вперед.
– Так что вы теперь думаете о вашей войне? – спросил он.
– Я стараюсь думать именно то, что рекомендовано нашими лагерными психологами, – отвечал Стас. – Что рептилиды принесли нам мир и процветание.
Оленин некоторое время пристально смотрел ему в глаза, и вернулся к своей расслабленной позе.
– Вот так и думайте, – сказал он. – Целее будете.
Он щелкну пальцем по клавишам, и произнес:
– Все, вы свободны, Станислав Семенович. Куда вы теперь направляетесь?
– К двоюродной сестре, – сказал Стас. – У меня больше никого не осталось, но сестра согласилась принять меня. Я могу идти?
– Разумеется, раз вы свободный человек, – улыбнулся Оленин.
Стас поднялся, чувствуя облегчение после напряженного разговора. Но на полпути к двери Оленин его остановил.
– Еще один вопрос, Станислав Семенович. Вы знаете, как ревниво относятся рептилиды ко всем этим вздорным сплетням об их жестокости во время войны. Что вы об этом думаете?
