Ах, любовь, что же с нами ты делаешь…
Аристарх не поверил глазам. В двух шагах от него, у окошечка оплаты за телефон, стоял Устюжников. Тот самый секретарь Ельничного райкома компартии, который пропасть сколько лет тому назад рассматривал его персональное дело. Но пока всё встало на своё место, сколько всего произошло в жизни Ергашова. Вычеркнутый из рядов компартии парторганизацией лесоперевалочной базы, Аристарх уже мысленно поставил крест на карьере и руководителя, и инженера. А ведь самые зрелые годы прошли здесь, в Ельничном. Ему не было и тридцати, когда доверили возглавить цех переработки древесины, одного из крупных коллективов деревообрабатывающего комбината «ДальСеверЛес». Спустя несколько лет, Ергашова, к тому времени коммуниста со стажем, назначили директором лесоперерабатывающей базы, ведущего подразделения ДОКа. И не столько за греющую сердце красную парткнижку, а потому, что он был талантливым инженером, его идеи принимали осязаемый «облик» в производственных структурах комплекса. Впрочем, нередко его задумки воплощались в жизнь как раз благодаря «красной книжице». Потому что стремление коммуниста Ергашова к техническому прогрессу в слабо развивающейся по тому времени лесной отрасли, находило живой отклик у партийцев. А любые усовершенствования, внедрение разработок, новинок требовали средств. Руководство комбината не особо раскошеливалось на новшества. Утверждаемые на партсобрании идеи перевооружения цехов ДОКа уже обретали иную силу, с которой вынуждены были считаться «наверху». После того злополучного вечера, когда партсобрание лесобазы выставило его вон из партии, он долго и трудно переживал эту свою крупную неудачу. Аристарху было страшно обидно, ведь он крепко посрамлён теми людьми, с кем проработал далеко не один год после окончания института, и кто прекрасно знал его и как человека, и как толкового руководителя. Были, конечно, и у него ошибки, промахи, неудачи, необдуманные житейские поступки, от которых мало кто в суете будней застрахован. Ергашов перебирал в памяти прожитые тут годы. Да, они стали для него настоящей школой возмужания. Неоперившийся инженер уверенно приобретал авторитет, достаточно быстро продвигался по служебной лестнице. С ним считалось руководство ДОКа, ценило. И вот такой казус. Он уже подумывал о переезде на работу в другой лесной район области, сознавая, что там ему придется тянуть лямку рядового технаря, с узким участком работы. Но грозовые грозные над ним тучи помог развеять как раз Устюжников. И вот рядом этот человек, знающий всю его «подноготную». Когда пожилой, представительный старик укладывал платежку в портмоне, Аристарх еще подумывал было окликнуть его. Но нахлынувшие мысли изменили первоначальное намерение: «А что ему скажу? Вон сколько лет, как я уехал из Ельничного. Да и видел-то его всего ничего: на общих партсобраниях комбината, да в райкоме. О чем говорить? Он, вероятно, как был в компартии, так и остался, а я, как почти вся бесчисленная масса партийцев, после «царственного» указа, остался вне её рядов. Конечно, дело не в указующем персте нового владыки страны. На Ергашова, как и на многих бывших «большевиков», самое угнетающее впечатление произвело то, что на безбрежных просторах страны не нашлось ни одного города или села, где бы сказали решительное «нет» роспуску компартии. Как так, в одночасье рухнул колосс, опирающийся тогда на многомиллионную армию людей? Пока он раздумывал, нужно ли подойти к старику, да что сказать, чтобы ненароком не обидеть, того и след простыл.
* * *
«Да это без сомнения Ергашов. Постарел, не молод. Что уж говорить обо мне! Может, не узнал? Все ж он с Ельничным расстался давно. Неужели не помнит? Вряд ли. Наверное, посчитал неудобным подойти ко мне и побеспокоить. Возможно, хотя бы и потому, что после сумятицы начала девяностых годов так, вероятно, и не восстановился в партии. Знает ведь, кем я работал. А я не из тех, кто мог порвать с партией, которой отдал самые лучшие годы своей жизни. И верил, что вокруг нее можно консолидировать лучшие силы страны. Конечно-конечно, были у нас ошибки, перехлёсты, да еще какие! Испортили, испорочили такую идею! И прохлопали какую державу! И что удивительно, те, кто возглавлял крупные производственные структуры и даже парторганизации – районные, городские, областные, сыпанули вон из ее рядов! Кто рванул в кабинеты местной исполнительной власти, кто в профсоюзы и другие общественные организации, кто устроился кадровиками и зам да помами по общим вопросам разных гендиректоров. Значит, настоящими партийцами и не были, а только умели всегда нос держать по ветру. На производство, как я, ушли не многие. Э, да что сейчас вспоминать? Только душу травить. Если он меня не окликнет, пойду себе потихоньку домой», – так размышлял старик, направляясь к выходу. Он не думал, что когда-нибудь еще встретит Ергашова. Отдохнул вот на юге у свояков – и ладно, уже собран чемодан, уже билет в купейном вагоне до Ельничного. Оттуда до Сотинска можно на вертолете, но лучше на речном теплоходе. Это от нечего делать он напросился у родичей пойти заплатить за телефон. Да и сам по межгороду наговорил немало. Пенсия у него хорошая. Устюжников никогда не был прижимистым. Шагая вдоль цветущих каштанов, любуясь магнолиями, слабо подрагивающими на легком ветру листьями кленов, все же набегала грусть: жаль, что не удалось поговорить с Ергашовым, все-таки какой ни есть, а знакомый человек. И соприкоснулись их линии жизни много лет назад при весьма не ординарных обстоятельствах. Да где встретился-то с ним! На юге, почти у моря. Он был не прочь выпить пивка под рыбку, вспомнить ненавязчиво прожитое. Старик медленно брел от узла связи в сторону кинотеатра. Но Ергашов так его и не окликнул, не обогнал. Да пройди тот мимо него рядом здесь, на улице, то тогда, несомненно, сам бы подозвал Аристарха. Старик помнил, что того именно так и звать. Имя-то редкое, не хочешь, а запомнишь. О, как много чего он, бывший секретарь райкома, знал и помнил!
