Всё те же потолок, углы и стены,
и день такой же точно, как вчера,
и год ещё не будет перемены.
А за окном – январская пора.
Не очень подходящая погода
для тех, кто заступает в караул.
Всего лишь час остался до развода,
и ты бы с удовольствием уснул.
А сам не спишь, сидишь, усталый, сонный.
Эх, выспаться б вперёд на много лет!
Но хочется дождаться почтальона.
А почтальона что-то нет и нет.
Но наконец-то двери заскрипели,
кричит дневальный: «Рота! Почтальон!»
На почтальона тут же налетели
и, облепив его со всех сторон,
кричат ему, что голову открутят
за то, что он так долго пропадал!
А из угла «старик» какой-то шутит:
«Алло! Почтарь, а мне ты написал?!»
И все, толкаясь, письма вырывают,
«А мне?! Мне есть?!» – с надеждою крича.
А почтальон тогда на стол кидает
всю почту, возмутившись сгоряча:
«Да нате всё, прикладом вас в коленку!
И разбирайтесь сами, бог ты мой!»
Письмо Крылову, Павлову, Павленко,
опять ему, и вдруг – тебе письмо!
И ты невольно восклицаешь: «Ну-ка,
сюда его! А ну-ка, от кого?»
Протягиваешь за конвертом руку,
но кто-то ловко выхватил его.
И в шутку говорят: «Тебе не к спеху,
год впереди, успеешь, не спеши.
Ты рад – тебе письмо, а нам – потеха.
Так поделись же радостью – спляши!»
Все ждут тебя, и никуда не деться,
и хочешь, нет – давай пускайся в пляс.
Но нет желанья, хочешь отвертеться:
«Да я спляшу, спляшу, но не сейчас».
«Не хочешь – отжимайся!» – брякнул кто-то,
и сразу взрывом разразился смех.
Но ты упёрся: «Не хочу, и всё тут!
Давай сюда письмо! А ну вас всех!»
И кто-то крикнул: «Ладно, чёрт с ним, братцы!
Ну жмот и есть жмот, что ни говори!»
«Да бросьте вы!» – ты хочешь оправдаться.
Тебя перебивают: «На, бери!»
Ну вот, и так ты был не в настроеньи,
теперь ещё поссорился. Ну что ж,
тебе письмо досталось в утешенье,
и ты конверт нетерпеливо рвёшь.
2
Кто в армии служил, наверно, знает,
как тот, кому и двадцати-то нет,
с трудом от прежней жизни отвыкает,
к которой привыкал он столько лет,
и кто, привыкнув к безграничной воле,
власть командиров и устав познал,
кто никогда не натирал мозолей,
а тут ещё и в кровь их разодрал,
кто каждый вечер пел, купаясь в ванне,
и по утрам под душем тоже пел,
а здесь лишь раз в неделю водят в баню,
причём «кто опоздал, тот не успел»,
тот знает, кто с замёрзшим автоматом
встречал зимою на посту рассвет,
как наши письма дороги солдатам,
как тяжело, когда их долго нет.
Собрать бы письма от друзей, любимых,
в одну большую книгу все их сшить.
Да вот беда – уму непостижимо,
но письма запрещается хранить.
Ты получаешь письма и сжигаешь,
солдатской повинуешься судьбе.
И всё же неизменно оставляешь
последнее в кармане при себе.
Когда тоска, подобная дурману,
вплотную к горлу приставляет нож,
достанешь из нагрудного кармана
письмо и всё сначала перечтёшь.
Глядишь – румянцем расцветают щёки,
и лёгкой, светлой делается грусть.
И эти незатейливые строки
порой запоминаешь наизусть.
А то зимою на ученьях в поле
иссякнут анекдоты, прочий вздор,
и кто-то скажет: «Нам бы водки что ли!
Или хотя бы развести костёр».
И спички жжёт замёрзшими руками —
так холодно, что челюсти свело,
а ветер сразу задувает пламя,
и спичек очень мало, как назло.
Совсем замёрзли руки у бедняги,
но развести огонь так и не смог
и говорит: «Сюда б клочок бумаги!»
А ты: «Ребята, у меня письмо».
«Чего же ты молчал?!» Одно мгновенье —
и пепел ветром в поле понесло.
И вслед ему ты смотришь с сожаленьем,
зато теперь товарищам тепло.
Письмо пусть не журавль, но синица.
И ты конверт нетерпеливо рвёшь.
Внутри него всего одна страница,
корявый почерк… Чей? Не узнаёшь.
Сначала – как положено вначале:
«Как сам? Как командир – не очень крут?!»