В краю соснового блаженства
Я надышаться не могу
И упиваюсь совершенством
Холмов на дальнем берегу.
Жара шипит прогорклым маслом
На сером противне небес.
Закатные огни угасли,
И в озеро сползает лес.
И вечер, словно оглашенный,
Из храма ускользает прочь…
А я – лелею предвкушенье
Прохлады, что приносит ночь.
Моим родителям
Люблю берёз минорно-светлый вид.
Я тихо прохожу, ветвей касаясь,
И сердце ностальгиею кровит,
А я в воспоминанья погружаюсь.
Среди берёз, меж Сожем и Вихрой
Осталось детство, светлые надежды…
Я помню шелест волн хлебов безбрежных
И балдахин лещины над тропой.
Там время протекало не спеша,
А лето не дышало южным зноем…
Земли Мстиславской светлая душа
Кружилась, словно бу́сел, надо мною.
Максиму Михалёву
Мой друг Тезей в краю далёком
Ушёл в безбрежный лабиринт.
Звезда отчаянья горит
И каплет в снег кровавым соком.
Чернеет в сердце боль нагаром
И бесполезны все мольбы.
Апокалиптика судьбы —
Локомотив стал Минотавром.
Порвалась Ариадны нить!
Душа тревогой чёрной тлеет,
На грани я мечусь Эгеем —
И страшно с этой болью жить.
Моя земля: песчаные разломы,
Распатланные кудри ковылей,
И запах трав, с младенчества знакомый.
Встал в полный рост я на родной земле!
Я каждым нервом чувствую обиды
Своей земли, а сердце бьётся в такт
Прибою волн родимой Меотиды.
И сквозь меня идёт Бахму́тский тракт.
Я дивной жаждой к истине влеком,
Пытаюсь отыскать в душе ответы.
Здесь в мягком полумраке так легко
Почувствовать себя частицей Света.
И распростившись с суетной тоской,
Трепещет сердце радостною птицей.
И хочется, забыв о дне мирском,
Молиться, плакать и опять молиться…
Начав свой новый день за здравие,
Я к вечеру свой миф разрушу,
Пустые приступы тщеславия
Смываются контрастным душем.
И дней шальные многоточия
Мне дарят новые ответы.
Растратив все запасы прочности,
Душа моя взывает к Свету.
Опять, блуждая от отчаянья,
Шепчу свои обиды ветру…
А мне до Храма расстояние —
Всего-то пара сотен метров.
Но находить тоску земную.
Себя к другой тебе ревную.
Как листья имена отпали.
И канул в сумрачные дали.
Но бредила, увы, не мною.
На душе для тоски не найдётся причин.
Ощущенье покоя.
И растает бредовых сомнений туман.
Станет светлой звездою момент вдохновенья.
И отступит навязчиво-жгучая тьма.
Холодно и ломко.
В порванной котомке.
Мир ноябрьский в клочья.
В бытие врастая.
Я колос пшеничный, нас море, но я здесь один.
Один не сгибаюсь под ветром и тяжестью зёрен.
В стремлении к солнцу я принципиально упорен,
И в верности свету, давно сам себе господин.
И пусть по-холопски собратья склоняются вниз,
Судьба – не подарок: и ветром, и градом нас било.
Но если я слышу бряцающий лязг мотовила,
Я твёрдо уверен – прогнуться, не значит спастись.
В сентябре, как всегда,
налипают беспечные мысли.
Светлый город пустеет
и рано спадает листва.
Все желания разом скукожились,
сникли и скисли,
Лишь берёзы сияют
предвестниками торжества.
И в янтарных осенних лучах
я теплом наслаждаясь,
Ароматы вдыхаю листвы,
отгоняю печаль.
Я дышу сентябрём,
позабыв про болезнь и усталость…
И трепещет под окнами тополь,
как в церкви свеча.
Осень растекается по улицам,
Сыпет клёны нам под ноги медь,
Ясень над скамейкою сутулится,
Сквер готов в огне грехов сгореть.
Город опускает руки. Холодно,
Хочется уюта и тепла.
Стынет осень чашею расколотой,
И горюет на ветру ветла.
Птицы поднебесные срываются,
В ирий стаи держат долгий путь…
А сентябрь-то только начинается,
Но тепла обратно не вернуть.
Свободой повеяло, что ли?
Всё дивно, куда не взгляни.
Остатки ребяческой боли
Сровняли февральские дни.
Я снова, как птица, свободно
Решаюсь на новый полёт
Над серой равниной холодной,
С одним лишь желаньем – «Вперёд!»
Забыв послевкусие страха,
И сердце своё обнажив,
Расправил с беспечным размахом
Звенящие крылья души!