Я пришел к нему однажды вечером – он меня пригласил. В коридоре царил обычный полумрак, вызванный 60-ваттовой лампой и желтыми обоями советских времен. Запах тоже был совершенно обычный. Пахло старыми тряпками, немного сыростью, немного пылью и молью и чем-то еще.
– Проходи, – сказал он, – не разувайся. Здесь грязно.
– Привет, – сказал я и подумал, что не разуваться – это хорошо, я в носке пальцем дыру проковырял.
– Заходи в зал, – попросил он, – я сейчас чайник поставлю.
– Хорошо, – сказал я и решил, что у него уютно и тихо, и комфортно оттого, что он живет один, и у него никого нет.
Я зашел в зал и сделал то, что сделал бы любой другой на моем месте – осмотрелся. В зале стоял самый обычный шкаф – на всю стену – таких полным-полно в советских квартирах. В шкафу были самые обычные стеллажи: за одними стеклянными дверцами стояли сервизы, а за другими – книги. Нет, не книги. Альбомы. Альбомы с фотографиями. Я взял один. И раскрыл, не глядя. На фотографии была дорога. На дороге никого не было. Я открыл наугад еще одну страницу. Дорога. Никого. Ничего. Даже знаков дорожного движения нет. И это другая дорога. С другими деревьями на обочинах и другим покрытием. Я пролистал все эти ничего не значащие для меня серые и коричневые ленты. Ими был полон весь альбом. Он принес чаю.
– Что это? – спросил я.
– А, ерунда. Так, – ответил он.
Я озадаченно посмотрел в шкаф. Там было еще несколько десятков альбомов. Наугад заглянул в один. Дорога. Я посмотрел ему прямо в лицо. Он улыбнулся, вроде как, стеснительно, и пожал плечом. В воздухе стало странно. Я уже понял, что у него полон дом дорог. И что все они разные. И все – пустые.
– Это все ты снимал?
– Не все. Есть подарки.
Он поставил на журнальный столик корзинку с бубликами. Я машинально сунул один в рот. Говорить стало не о чем. Мы пили чай и жевали бублики.
Потом я ушел.
Детство, которое пахнет небом
1.
Я – очень маленькая девочка, мне три года. Сейчас очень поздно, двенадцать часов ночи. Моих родителей нет дома. Я лежу в своей кровати и кутаюсь в одеяло. Мне страшно. Думаю, что мама должна быть у соседки на шестом этаже (мы живем на третьем).
Встаю и одеваюсь. Включаю свет. Он вспыхивает ярко, непривычный перепад тьмы и света режет глаза. Потом он начинает гаснуть. Наверное, перегорела лампочка, думаю я. Включаю светильник. Светильник тоже гаснет. Я начинаю злиться. Я маленькая, но очень хорошо умею злиться. Выхожу в коридор и включаю свет там. Он гаснет. Медленно так, почти незаметно, он яркой вспышки до полной тьмы. Глубоко вздыхаю, чтобы побороть ощущение страха.
Не умею прятаться под одеяло, хотя, говорят, помогает. Я иду на шестой этаж, к соседке, для того, чтобы забрать оттуда мою маму, вернуться и лечь спать. У меня под мышкой плюшевая собака. Она размером с кролика и розового цвета. И морда у нее, как у кролика. Ее подарила мне моя бабушка. Эта собака очень смелая, она придает мне уверенности. Я иду босиком по бетонным ступенькам. Они холодные. Я глухо топаю. Дохожу до шестого этажа, но поворачиваю не вправо, а влево. Я точно знаю, что мне туда. Нажимаю на кнопку звонка. Звонок не работает. Неудивительно. Вдруг я замечаю приоткрытую дверь. Захожу.
Весь пол заставлен восковыми свечами, и почти все они зажжены. Свечи – единственный источник тепла и света сейчас. Я знаю, что моя мама на кухне, с соседкой. Наверное, они пьют чай и разговаривают. Но их не слышно. Огоньки свечей неровные, словно от сквозняка. Я иду в зал. Мои ладони потеют, и я стискиваю плюшевого зверька изо всех сил.
Вдруг я замечаю коляску. Зеленую. Это моя коляска. Только у нее нет колес. Она летняя, прогулочная, и у нее есть тент от солнца. Ее все называли танком из-за формы и цвета. Я забираюсь в нее. Она начинает двигаться. Мы с собакой едем в зал. Там тоже свечи. И люди. Много людей. Я смотрю на них. Они все мертвы.
Каждый из этих людей почти сгнил, я вижу кости и лохмотья одежды, пахнет мхом, землей, еще чем-то. Очень темно. Очень.
В глазах моей собаки отражаются блики свечей. Потом один из этих людей идет к коляске. Он не знает, что я там – я вжалась в заднюю стенку, под самый тент, я прикрылась собачьим тельцем. Но он идет прямо на меня. Коляска двигается в самую середину зала. Останавливается. Потом я вижу его – это мужчина. Не знаю, откуда мне это известно. Он тянется ко мне. Я жмурюсь. Провал.
Открываю глаза. Я внутри его. Непонятно, то ли я за стеной из ребер осталась сама собой, то ли я стала одной из них. Я все вижу. Я говорю – нам туда, я приказываю ему. Он послушный, но медлительный. Моя собака со мной. Теперь мы идем на кухню. Там тоже свечи. Нас трое – я, он, и мой розовый пес. На кухне сидит моя мать и соседка. Они мертвы. Но они пьют чай и разговаривают, как я и предполагала.
