Она шепчет что-то в свой телефон
Бледно-печальная, странно одетая.
Она ждет, что он обнимет ее за плечи,
Но он, к сожалению, не знает этого
Его бабочки не летают в Бруклин,
Ее кошки не заходят в Манхэттен
Возьми для нее мокиято без сахара
Только молчи, что это я тебе посоветовал.
Все они были похожи на маленькие сердца. Не такие, как в детских книжках. Нет. Почти настоящие. Но без крови, конечно. Мы же не в мясной лавке.
Сердца росли на небольшом дереве, прямо на её подоконнике. Окно выходило на шумную четырнадцатую стрит и не открывалось с прошлого августа. Кто подарил ей это сердечное дерево в скромной керамике цвета пепла, она и не помнила. Она ведь была очень странной девушкой, я разве не говорил?
Она работала в кофейне на девятой авеню, недалеко от Пейн Стейшн. Высокие серые потолки, узкие двери, хороший кофе и немного свежих пирожных в стеклянной витрине, их каждое утро привозил пожилой мексиканец на своем старом Шевроле Экспресс. Ну, знаешь, такой обыкновенный непримечательный серый фургончик, вечный спутник пожилых мексиканцев.
Она открывала кофейню утром, в семь и закрывала около пяти, вечером. Когда обитатели офисов перетекали из своих стеклянно-серых опенспейсов в тесные вагоны нью-йоркской подземки. Каждый день одинаков, каждый вторник похож на четверг, а понедельник не отличить от среды. Да, у всех нас такие истории. Правда?
Кстати, она не помнила истории большинства вещей, которые её окружали.
Вот например, ее байк. Винтажный синий Shwinn с коричневым потертым седлом, старомодным рулём и битыми желтыми накладками на педалях. Откуда он взялся? Она не помнила. И я скажу тебе больше. Она не знала. Не хотела знать этого. Один из соседей – ребят, которые снимали комнаты на третьем этаже в ее доме (вечно они меняются, невозможно запомнить ни лица, ни имена), восхитился однажды состоянием этого синего Shwinn. 68-69 год, кажется так сказал он. И предложил 250. Прямо здесь и сейчас. За ее старый поскрипывающий велосипед. С одной скоростью. Она подняла глаза на этого веселого двадцатилетнего мальчишку. Подняла свои непереносимо синие глаза, в которых можно было пропасть навсегда, если только ты сумеешь привлечь их внимание. Подняла и спросила тихо: – "Зачем?"
У неё нет другого, понимаешь? У неё нет Амазон, Волмарт, Ибэй. И есть ежедневный маршрут на поскрипывающем синем Shwinn.
Теперь ты знаешь о ней чуть больше. Но всё-таки не понимаешь, почему я об этом начал. Старый байк, кофейня в бесконечно высоком офисном здании с гранитным фасадом из сороковых прошлого века. Я напомню. Дело в том дереве. Дереве на подоконнике. Не больше двух с половиной футов. Несколько веток и на каждой ветке по два-три маленьких сердца.
У неё не было никакого графика, никакого плана. Просто однажды она брала ножницы и срезала одно из сердец. Клянусь, я видел как срез мгновенно становился красным. Темно-красным. Как томатная паста Heinz. Через несколько минут срез чернел и больше не блестел. А она складывала маленькое горячее сердце (совсем как настоящее, только меньше) в бурый бумажный крафт конверт. Складывала, обернув в серую рыхлую бумагу. Заклеивала конверт и подписывала черным маркером адрес. Маленькие ровные печатные буквы. Небольшой наклон. Так уже не пишут. Не говори. Я знаю, а вот она не знает. И пишет именно так.
Кому и зачем она отправляет этот конверт? Кто его ждёт и ждёт ли? Я не знаю. Я знаю, что когда ножницы в ее тонкой, с лёгким прозрачным рисунком вен, руке срезают сердце, она вздрагивает. Иногда мне кажется, что ей очень больно. Но она молчит. Всегда. И только прикусывает нижнюю губу. Ты увидишь этот след на следующее утро, если конечно встанешь в шесть и встретишь ее, выходящую из подъезда. В кофейню. Куда же ещё она может ехать на своем стареньком Shwinn?
А что насчёт сердца, вчера в конверте? Знаешь, ты проверь в своем почтовом ящике. Может быть, узнаешь все и без меня. Сегодня. Сейчас.
Маленькое и горячее. Совсем не похожее на смешные красные сердечки в детских книжках. В буром крафт конверте.
Коробка с вещами оказалась на тротуаре. На самом краю. Так принято в Большом городе. То, что тебе не нужно, может кому-то пригодиться.
Коробка с любимой кружкой ее бойфренда, с двумя смешными шляпами из Техаса, которые сейчас ей уже не казались смешными. С белыми новыми Найками, на которые она случайно пролила кофе и не собралась очистить. И еще несколькими, не имеющими значения вещами. Среди этих вещей лежал маленький плюшевый зверек. Синего цвета, в меру пушистый. С милыми стеклянными глазками. Откуда этот чудак взялся в ее вещах она не помнила, и, кажется, она даже не собиралась класть его в коробку. Так вышло. Как многое в жизни. Как то, что они разъехались.
Ей нужно больше времени уделять работе. Она это твердо сказала. Их отношения за последние полгода потеряли яркость, резкость. Потускнели. Все больше недосказанного. Все больше равнодушной тишины. И когда их маленькая квартирка на седьмой стрит переполнилась тишиной, она решила, что карьера – это то, что ей нужно на самом деле. Обычно, когда появляется что-то очень новое и нужное, образуется и что-то старое ненужное. Равновесие. Это так называется, ты знаешь.
