Дождь шел давно.
Отражения фонарей растекались по черному асфальту, как яичные желтки по сковороде.
Деревья, дома, газетные киоски и гипсовые горнисты у входа в маленький сквер привыкли к такой погоде. Они уже вымокли как только могли, и теперь им было все равно. И каждый продолжал заниматься своим делом: деревья качали ветками, заборы держали на себе сырые афиши о приезде Московского цирка, дома хлопали парадными дверями и светили разноцветными окнами, а горнисты держали у губ свои фанфары и готовились затрубить, если что-нибудь случится.
Только газетные киоски ничего не делали. Они уже были закрыты и тоскливо глядели темными стеклами.
А трамваям дождь нравился. Вымытые вагончики так сверкали красными боками, словно их только что выпустили с завода. Они бегали по городу особенно резво, звонили весело-весело и на каждом стыке проводов рассыпали изумрудные влажные искры. Это были даже не искры, а лоскутки зеленого пламени. Они сыпались на мокрые крыши трамваев, на блестящий асфальт и шипели.
К маленькому скверу, который охраняли гипсовые горнисты, подкатил трамвай из трех вагонов. Пассажиров было немного, и кондукторша хвостового вагона дремала, опустив подбородок на грудь. Это была опытная кондукторша и, даже задремав, сохраняла строгий вид. Со стороны казалось, что она просто рассматривает висящую на груди сумку со сверкающим запором и голубыми катушками билетов.
Она проснулась, как только в вагон вошел мальчик.
– Бери-ка билет! Ну, живенько!
Мальчик сунул руку в карман куртки. Потом пошарил в карманах брюк. Он не нашел трех копеек и молча повернулся, чтобы уйти.
– А ну постой…
Кондукторша уже совсем прогнала дремоту. Она глянула вслед мальчику и поняла, что он долго шел под дождем. Волосы его слиплись в длинные пряди, а на шее склеились в тонкую косичку. Капли скатывались по косичке за воротник разбухшей от дождя куртки. В ботинках, конечно, хлюпало.
– А ну постой! – прикрикнула кондукторша. – Гордый какой… Куда едешь-то на ночь глядя?
– До цирка, – сказал мальчик и обернулся. Ему было все равно. Он даже не помнил точно, идет ли этот трамвай до цирка.
Кондукторша, ворча, оторвала билет:
– Возьми. А то пойдет контролер…
Мальчик взял билет мокрыми пальцами. Он не сказал спасибо: наверно, забыл. А может быть, не хотел. Он стоял и, прищурившись, смотрел, как за окном плещется дождь. Мальчик не боялся дождя и в трамвай сел только для того, чтобы дальше уехать от дома.
Куда? Хоть куда. Его гнала обида.
Вагон дернулся и пошел.
Кондукторша снова опустила на грудь подбородок. И снова стало казаться, что она рассматривает сумку с голубыми роликами билетов.
Трамвайные лампочки горели дрожащим светом. Во время дождя лампочки всегда светят слабее. А по мокрым стеклам пролетали разноцветные пятна – от зеленых и красных букв на горящих вывесках магазинов. Это было красиво. Но мальчик совсем не думал о разноцветных пятнах. Он смотрел, все так же прищурившись и опустив уголки губ. И думал совсем о другом.
Потом ему захотелось сесть. Он почувствовал, что устал. Человек быстро устает, если у него обида. Она оттягивает плечи в сто раз сильнее, чем тяжелая намокшая куртка. Куртку, в конце концов, можно снять и выжать. А что делать с обидой?
Мальчик решил ехать. Просто сидеть и просто ехать, пока идет трамвай. А что будет потом, он и сам не знал. В вагоне было много свободных мест, но мальчик не хотел садиться рядом со взрослыми. Они будут сердито поджимать губы, хмуриться и отодвигаться от промокшего насквозь мальчишки.
На одной из скамеек устроилась у окна девчонка.
Мальчик видел светлые завитки на ее затылке, маленькие косы с растрепанными концами и откинутый серый капюшон, усыпанный темными крапинками дождя.
Мальчик шагнул к скамейке и мельком глянул на девчонку. Она оторвалась от окна, чтобы тоже взглянуть на незваного мокрого соседа. И от неожиданности мальчик чуть не сказал "здравствуй".
Это была знакомая девчонка.
Правда, не очень знакомая. Мальчик ее знал, а она его, наверно, не знала.
Осенью, зимой и весной он встречал ее почти каждый день.
Он учился в двадцать первой школе, а она, видимо, в тридцать второй. И, наверно, тоже в шестом классе. По крайней мере, уроки у них всегда кончались в одно время. Домой мальчик шел по Садовой, а девочка – по Чехова. На Первомайской они попадались навстречу друг другу.
Мальчик сначала не обращал внимания. Обыкновенная девчонка. И запомнил ее он только потому, что у нее была черная меховая шапка, похожая на свернувшуюся кошку. И было немножко смешно смотреть, как большая шапка наползала на лоб, когда девочка спешила. А она почти всегда спешила: ходила быстро, чуть наклонялась вперед и нетерпеливо глядела на подруг. И куда торопилась? Из-под шапки маленькими соломенными кольцами выбивались волосы и перепутывались с длинным черным мехом. В общем, самая обыкновенная девчонка. Мальчик просто привык видеть ее по дороге из школы. Так же, как привык видеть, например, милиционера в стеклянной будке на углу или часы на здании сельхозтехникума. А может быть, и не так… По крайней мере, когда сняли часы, он не чувствовал никакого беспокойства, а когда целую неделю не встречал на Первомайской эту девчонку, шевелилась какая-то тревога. А когда встретил снова, почему-то стало весело. И тогда он разозлился, покраснел и украдкой глянул на Серегу Дерябина, который вышагивал рядом. И решил с тех пор на девчонку ни разу больше не смотреть. Больно ему надо таращить глаза на встречных девчонок!
