Давно зарёкся Егор Синяев не говорить о главной любви. Отнюдь не потому, что стыдился или осторожничал. Известно же, как порой вольно толкуют услышанное и увиденное, что не прошло и никогда не пройдёт через горнило собственного сердца: круглое запросто становится квадратным, в чистом же усмотрят жирные отвалы грязи.
Не желал он трепать языком – и баста! Однако, где-то глубоко-глубоко в самом себе это чувство, преображенное долгим трудом в основной инстинкт, с великой миссией укрепиться в следующем поколении как врождённый, ныне обрело неприкаянность и неприкосновенность. Подобно бесценной святыне недалёкого прошлого чувство это улеглось упакованное и за семью замками, улеглось до поры до времени.
Когда-нибудь, свято верил Егор, прояснится разум человеческий и вернется заблудшее стадо к корням и истокам своим, к выпестованному жизненному опыту миллионов людей сгинувшего сообщества строителей светлого будущего. Пусть они возьмут шесть частей, а седьмую отбросят. Даже пусть наоборот: возьмут одну седьмую частичку – уже не напрасен труд его поколения, облагороженного великой мечтой торжества всеобщей гармонии. Труд не для собственного прославления, не во имя толстосума-хозяина, не ради денег.
В самом начале разворота невесть куда, оглашенного как «перестройка», Егор тут же заподозрил неладное: как можно перестраивать то, что еще и не построили? Потом просто немел от возмущения гнева и обиды: никогда еще, верно, история не знавала такого невероятного количества дегтя, которым вымазали и вымарали все напропалую, размашисто и лихо. Да так напористо и слаженно!
Телевидение, газеты, журналы словно повернулись задом к народу. По команде скинули штаны, не стыдясь сраму, стали гадить, обгаживать, пукать, вонять, выстреливать спермой. Всё в искусном формате шоу, аншлага, секретных материалов. Дивящейся трудовой класс, упивался запретной информацией, как скороспелой брагой. «Кипел разум возмущенный» и терялся в порыве вечного негодования: о чьи головы разбить свои вечные цепи, высвеченные экранами и подтвержденные печатными изданиями в новом взгляде.
Кручинился Егор. А ведь было, было времечко золотое! Что и говорить – эхма! – только растравливать себя. Доводись столкнуться глаз в глаз, бровь в бровь с очередным серийным хулителем стройной системы равноправного общества, отвергшего частную собственность, немедленно будет дан достойный отпор! Пусть гадёныш этот ядовито прицелится, вперив в Егора цепкий взгляд. Пусть задаст подготовленный сакраментальный вопрос, с намерением убить наповал, ловко обстряпать еще одно заказное убийство, в плане моральном, идеологическом. Он встретит такой непробиваемый эмоциональный щит, такую отборную русскую речь, что валить ему придется от Егора во всю ивановскую прыть!
Егору плевать на этих лжесвидетелей – он-то знает, зачем жил, где место святое, верил и верит, что это незыблемо на века вечные. Его не сломать и никак не вытравить веру. Он и гордиться тем, что раз во что-то поверив, никогда не сменит ни веры, ни идеала, не поступиться принципами.
Так вот с малолетства Егор влюблен в родной завод, хотя и вырос в деревне и в босые годы заводские постройки различал с крыши отцовской голубятни смутным силуэтом вблизи горизонта. Высокие кирпичные трубы и серебристые башни дробили лучи заходящего солнца, подчеркивали изысканность марева заката и строгую рукотворную красоту, мощь и блеск целенаправленного труда.
Не иначе как зов услышал, неуловимый колдовской, соединивший детские мечты о нечто непререкаемо великом, с чем только и стоит связывать будущую жизнь. Всем сердцем, какое есть, прилепился Егор к далекому заводу. Ни о чем более не помышлял, как только быстрее закончить школу – и в город!
Разузнал, в каком училище готовят рабочих для завода – туда и махнул с аттестатом о восьмилетнем образовании. Выучился на слесаря-ремонтника. С горящими глазами и жадными до работы руками ступил за проходную индустриального гиганта. С тех пор величает завод не иначе как «родной ты мой», «кормилец ты наш».
А когда ранним утром шагает Егор к заводской проходной с тем же радостным чувством, как и десять, двадцать, тридцать лет тому назад – что за праздник творится в душе! Рядом также вышагивают друзья и товарищи свежие и румяные, бодрые и веселые. Сыплют шутками-прибаутками, дружески подтрунивают друг над другом, чтобы вызвать новые приливы смеха, такого нужного и полезного, растворяющего последние следы всего того, что сейчас именуется стрессом.
Егор в эти минуты чувствует что-то сродни очарованию. Уходит груз прожитых лет, ноги снова быстрые, глаза вострые и душа поет-ликует. Тянутся руки для приветствия.
– Здорово, Егор!
– Егорка, чертяга, чего не пришел в воскресенье?
– Егор, а завод-то нас заждался: слышь, как гудит!
«Эх, правда твоя, братишка, – думал Егор. – заждался нас завод». Гудел завод не ради приветствия – докладывал: где-то в технологической цепи, в аппарате и сосуде, произошел сбой, что-то лопнуло, треснуло, дало течь, а им – удалым молодцам, профессионалам, асам ремонтного дела – быстрее засучить рукава и подправить работу стального гигант.