Пролог
В Лаганахаре вряд ли найдется второе столь же прекрасное место, как Белые горы. Пушистый снег, покрывающий их крутые склоны, не тает круглый год, оттого оные горы и получили такое поэтическое название – Белые. Не всякая птица сумеет долететь до этого недоступного края, а если и долетит – то едва ли отважится свить тут свое гнездо, устрашившись лютого мороза, единовластно царящего над безжизненными, снежными просторами. И даже дерзкие хищники-орланы тут же торопливо поворачивают прочь, едва лишь их зоркий глаз различит белеющие вдалеке острые пики, украшенные роскошными ледяными шапками. Здесь нет ничего: ни деревца, ни травинки. Здесь не встретишь ни одно живое существо, а мягкое снежное покрывало никогда не пятнают цепочки чьих-либо следов. И только холодный северный ветер свирепо завывает в расщелинах между скал, неся с собой безразличие, одиночество и забвение. Давно известно, что во всем королевстве Лаганахар не сыщется ни единого храбреца, способного вступить на тропу – ведущую к Белым горам, а ежели таковой безумец вдруг и обнаружится – то его уделом станут мучения, испытания, да неизбежная лютая смерть. И если случай или обстоятельства когда-нибудь заведут тебя в Белые горы, то лучше не шути с судьбой – выбирай другую дорогу, и обходи эти опасные места стороной. Хотя ни для кого не является секретом тот факт, что частенько, выбрав дорогу – способную увести нас от судьбы, мы именно там с нею и сталкивается. Не так ли?
Однако, сегодня в Белых горах произошло невиданное… Замерев в величественном удивлении, высоченные каменные пики недоуменно взирали на две тощие фигуры, почти бесшумно скользящие по хрусткому насту. Горы даже позабыли об издевательском эхе, должном сопровождать каждый шаг наглых пришельцев и потрясенно молчали, не рождая ни звука. А сами незваные гости и тем более не обращали на скалы ни малейшего внимания, оставшись равнодушными к их девственным красотам, что повергло Белые горы в окончательное изумление. Воистину, сегодня на их неприступных склонах творилось нечто невероятное, полностью нарушившее установившийся порядок – остававшийся незыблемым еще со времен Неназываемых… А впрочем, разве все новое не является хорошо забытым старым?
Но двум темным фигурами, пробирающимся по заметенной снегом тропе, не было никакого дела ни до нарушенного ими мирового равновесия, ни до печальных воспоминаний – смутивших многовековую память Белых гор. Ловко цепляясь за камни, они – упрямо наклонив угловатые головы, продвигались вперед, видимо – ведомые каким-то первобытным инстинктом, способным побороть холод, страх и наверное, даже саму смерть. Холод – чувствовали ли они его? Страх – испытывали ли они его? Смерть – боялись ли они ее?..
Внезапно, первая из фигур подняла ранее склоненную голову, зорко всматриваясь в расстилающуюся вокруг снежную пустыню. Край кожистой складки, прикрывающей ее лицо и издалека сильно смахивающей на капюшон дорожного плаща, чуть сдвинулся – открывая отнюдь не человеческие черты, а узкую, вытянутую морду животного – оканчивающуюся зубастой пастью. В ее темных глазах клубился сам хаос, отражающий лишь злобную жажду крови, и ставшую тем главным желанием, которое вело вперед двух оных древних тварей, поднятых из недр каменных гробов – обратившихся руинами в одном из залов Храма песка. Гхалия, а это была именно она, вздернула к небу свою уродливую морду и протяжно завыла, выводя рулады охотничьей песни. Гхалия почуяла добычу…
Ноздри ее острого носа чутко затрепетали, а затем тварь перешла на рысь, уверенно следуя по выбранному ею пути. Вторая гхалия не отставала от своей товарки, столь же неутомимо приминая твердый наст. Их когтистые шестипалые лапы не скользили по льду и не проваливались ни в какой, даже в самый глубокий снег; поджарые тела не ведали усталости, а полумагическая сущность не испытывала потребности во сне и отдыхе. Им требовалась только пища – особенная, свежая, горячая. Тощие тела гхалий покрывала крепкая чешуя, пробить которую не могли ни дерево, ни железо; да маскировали складки естественного кожаного покрова – защищающего охотниц Тьмы от любой непогоды. Они не нуждались в оружии, ибо огромные изогнутые, словно ятаганы, когти заменяли тварям и мечи и копья, наделив охотниц способностью наносить своему противнику страшные, чаще всего смертельные раны. Гхалии отлично видели в темноте, не горели в огне, не тонули в воде, не знали ни любви, ни жалости. А если и были у них какие-то уязвимые места, то о наличии подобного не ведал никто... Никто? Но разве так бывает?..
Гхалии никогда не задумывались над вопросом: куда и зачем они идут. Они интуитивно ощущали то главное, что вело их вперед: нечто притягательное и зовущее, заставляющее делать следующий шаг. Все остальное было для них не важно. А источником этого властного и притягательного зова служила тонкая прядка черных, длинных, красиво вьющихся волос – зажатых в лапе первой гхалии. Сей локон, безусловно, принадлежал девочке или девушке, потому что еще не утратил нежнейшего лавандового аромата, присущего своей хозяйке. От прикосновения к этим волосам – у гхалий еще пуще темнели и без того темные глаза, а из их клыкастых пастей начинала сочиться голодная слюна, вызванная образом желанной жертвы - немедленно возникающим в мозгу. Образом невысокой, тоненькой девушки с твердым остреньким подбородком, и удивительными сиреневыми глазами, усеянными золотистыми крапинками. Да, ее кровь должна быть сладкой, очень сладкой…
