"Звезда Маир сияет надо мною,
Звезда Маир,
И озарён прекрасною звездою
Далёкий мир…"
"Там, в сиянье ясного Маира,
Всё цветет, всё радостно поёт.
Там, в сиянье ясного Маира,
В колыханье светлого эфира,
Мир иной таинственно живёт…"
"Мы скоро с тобою
Умрём на земле, —
Мы вместе с тобою
Уйдём на Ойле…
И всё, что скрывает
Ревниво наш мир,
Что Солнце скрывает,
Покажет Маир…"
Ф. Сологуб
Бывает так, что весь мир сходится в точку, и тогда крохотный пятачок земли расширяется до размеров Вселенной. Бывает так, что прошлое сливается с будущим, и тогда текущая минута растягивается в Вечность. Исчезает далекое и близкое, рассеивается давнее и грядущее, остается только Здесь и Сейчас, а все остальное не имеет смысла…
Двое мужчин, которые стоят рядом с округлой и гладкой, как череп, скалой, переживают как раз такую минуту. Один из них плотный и низкий с густой курчавой бородой. На нем темно-синий плащ из тонкой шерстяной материи и чалма. Второй – худощавый, с мягкими одухотворенными чертами лица. У него короткая бородка, но нет усов. Его плащ окрашен в коричневый цвет, а голову прикрывает маленькая шапочка. Оба выглядят несчастными и потрясенными. И оба, не отрываясь, вот уже целую Вечность смотрят в одну и ту же точку – на вершину скалы…
Там – три креста. Ножка каждого из них – это обтесанное дубовое бревно в локоть толщиной. Ее заостренный нижний конец загнан в выдолбленную в скале глубокую лунку и тщательно укреплен при помощи клиньев. На высоте шести локтей от земли в каждой ножке выпилен прямоугольный паз, в который плотно входит поперечная перекладина в пол локтя толщины. К каждой из этих перекладин пригвожден человек. Всего казненных трое. Но взоры мужчин устремлены лишь на того, кто распят посередине…
Еще недавно этот человек был красив, молод и силен. Он учил людей и говорил им удивительные вещи, а под конец объявил себя Сыном Бога. Сила его убеждения была так велика, что некоторые стали задумываться: нет ли в его речах толики истины? Сколько времени минуло с той поры? Несколько лет? Или несколько часов? Бессмысленно рассуждать об этом, когда минута превратилась в Вечность. Теперь он висит на кресте, широко раскинув руки. В его запястья вбиты кованные, гранены гвозди. Еще два гвоздя пронзают его ноги между маленькими косточками плюсны. Спина, плечи, бока, живот и бедра несчастного иссечены багровыми рубцами, в которых запеклась кровь. Двое мужчин со скорбью наблюдающие за его муками, хорошо знают орудие пытки, оставившее эти ужасные следы: пятихвостый бич со свинцовыми шариками, привязанными к концам каждого из ремней. При ударе он обвивается вокруг тела и рассекает кожу до кости. Человек, висящий на кресте, получил семьдесят восемь таких ударов – достаточно, чтобы свести в могилу любого крепкого мужчину. Но по сравнению с распятием та пытка выглядит сейчас детской забавой. Вздыбленные вверх плечи несчастного кажутся неестественным образом вывихнутыми, так что наружу выступают острые углы лопаток, а под кожей бугрятся сведенные невыносимой болью мышцы. Живот его глубоко втянут, лоснящаяся от пота кожа туго обтягивает выпирающие вперед ребра. Лицо посинело от натуги. А все от того что, сделав глубокий вдох, он не имеет силы для выдоха. Двое мужчин, стоящие внизу, знают, что это значит: вся тяжесть верхней части подвешенного на руках тела казненного приходится теперь на его грудь. Кровь приливает к ней и застаивается. Сведенные судорогой, мышцы, словно железные обручи, сдавливают грудную клетку и не дают расширяться диафрагме. С невероятной мукой, помогая себе всем телом, человек на кресте небольшими порциями выдавливает из себя воздух, который со свистом выходит через его широко открытый ощерившийся рот. Когда страдание делаются невыносимыми, он старается распрямить свои колени. Тогда его провисшее тело чуть приподнимается, давление на грудь ослабевает, и это дает возможность немного перевести дух. Однако лишний глоток воздуха достается несчастному ценой новых мук. Ведь его единственной опорой служат гвозди, которыми палачи прибили к столбу его ноги. Кроме того, каждое движение рождает в его пробитых, изуродованных руках невыносимую боль…
Двое мужчин, стоящие внизу, далеко не единственные свидетели казни. Возле каждого креста застыла фигура солдата с копьем. Их начальник – дюжий высокий офицер в чешуйчатом панцире и с посеребренным гребнем на шлеме сидит в отдалении на грубо сколоченном табурете. Кажется, что, исполнив свою работу палачей и поделив нехитрое имущество казненных, солдаты потеряли к ним всякий интерес. Они хмуро вглядываются в лица зевак, которые выходят из ближайших городских ворот и останавливаются, чтобы поглазеть на распятых. Суровый вид трех стражей, а так же тот факт, что все они в панцирях и при полном вооружении, красноречиво говорит о намерении твердой рукой пресекать любые беспорядки. Но тревога их напрасна. Публичная казнь не привлекает к себе и десятой доли обычного внимания. Ныне канун Великого праздника, и горожане спешат закончить начатые дела. Некоторые проходят мимо, лишь мельком взглянув на казненных. Другие, увидев среди распятых знакомое лицо, останавливаются, чтобы переброситься несколькими словами с другими любопытными. Или с теми, кто висит на кресте…
