Над океаном сгустилась ночь. Лил дождь – настоящий тропический ливень. Кархародоны[1] скользили во тьме, выписывая гигантские петли над северным мысом затонувшего острова Маркус. Одинокие охотники собрались в огромную стаю, кружившую в зловещем хороводе. Среди них были только взрослые особи, ни одной беременной самки. Это было противоестественно. Больших белых акул сопровождали синие – шавки по сравнению с десятиметровыми машинами смерти.
Акулы были очень голодны. Океан вокруг кишел рыбой – благодатные охотничьи угодья тянулись на многие десятки миль. Плотные рыбные косяки пересекали маршрут движения акул… и уходили невредимыми. Кархародоны не охотились. И это тоже было противоестественно…
Лютый голод и строжайший запрет питаться. Грань почти неодолимого инстинкта и жестокого принуждения. Кто-то контролировал кровожаднейших морских тварей – кто-то, готовивший нападение и оберегавший самок, которые приносят потомство. Была задействована система управления, законсервированная в течение миллионов лет. Этот «кто-то» затеял жуткую, возможно, катастрофическую игру – и пути назад уже не было.
Раздираемые неосознанными противоречиями, акулы ждали…
* * *
Все началось два часа спустя. Стая косаток[2] появилась с юга. Полноценная стая, а не боевой отряд. Киты-убийцы были упитанны и сыты после хорошей кормежки. Они дремали, медленно двигаясь в походном порядке – самки с детенышами в середине, взрослые самцы по краям. Это был величественный парад существ, уступавших в мощи разве что кашалотам или полосатикам, но ведь полосатики были практически беззащитны…
Стая косаток устремлялась на северо-восток и неуклонно сближалась с кархародонами. Когда их разделяло около полумили, кольцо акул распалось. Они выстраивались в линию, перерезавшую путь китам. Большие белые стягивались в компактную цепь, охватывавшую фланги китового порядка…
Тьма. Ничего, кроме тьмы. Ни единого проблеска света на всей темной стороне планеты – с тех пор, как астероид врезался в Землю, океан поглотил материки и вслед за этим угасла человеческая цивилизация. Ни единого проблеска – за исключением, может быть, пожаров на островах, радиоактивных пятен, молний или призрачного сияния биолюминофоров. И даже бог этого мира скрывался в тени…
Но огромные создания, двигавшиеся с устрашающей скоростью, знали о присутствии друг друга. С чем сравнить это знание-ощущение-сигнал? С тенью на экране радара? С дрожанием волосков на спине испуганного человека? С цепенящим ожиданием смерти в абсолютном мраке?..
В кархародонах пробуждалась агрессивность. Запрет питаться был внезапно снят. Более того, они получили недвусмысленный приказ убивать. Но кого? Неужели косаток?!. Акулы не рассуждали и не колебались ни секунды, несмотря на то, что поступивший приказ противоречил тысячелетнему порядку вещей. Для каждой твари существовал только темный коридор в ее непостижимом сознании, в конце которого маячила тень. Мишень. Жертва. На этот раз мишенями были киты-убийцы…
Обезумевшие белые бросились в атаку. Их сопровождала жадная свора синих, готовых к пожиранию чего угодно…
Но кто был инициатором этого чудовищного представления?
Нет ответа.
Память. Проклятая память!..
Моя беда в том, что я – парень, родившийся в корзине на спине кита-убийцы, – помню о вещах, которых не должен помнить, и знаю слишком много слов. Например, словечек типа «религия», «цивилизация», «порядок», «автомобиль», «континент». Ничего этого давно уже нет. Все рухнуло задолго до моего рождения. А я помню… Чудовищно. Это разъедает мою душу, как соленая вода разъедает металл.
Из слов я составляю фразочки. Фразочки порождают образы прошлого, а те, в свою очередь, порождают тоску. Тоска делает меня слабым и уязвимым. Все происходит помимо моей воли – само собой. Похоже, для меня это так же естественно, как дышать. Мне приходится напрягаться, чтобы задержать дыхание, когда я ухожу с косатками на глубину. Точно так мне приходится напрягаться, чтобы перестать думать. Но потом я начинаю снова. Присоединяю слова к словам. Нанизываю их на прерывистую нить своих странных воспоминаний. Получается «история». Моя личная история. Мне некому ее рассказать. Киты не интересуются ни прошлым, ни будущим. Они счастливы, как придуманные древними святые. Наше общение происходит без помощи знаков и слов. Иногда понимание становится невозможным. Часто мне бывает невероятно трудно – все равно что чужими руками ощупывать темноту…
Двуногие, которых я изредка встречаю, тоже ничем не интересуются. Самое важное для каждого из них – накормить себя и свое стадо. И для меня это важнее всего на свете – и все же я нахожу время подумать о всякой чепухе, даже о потусторонней. Порой мне кажется (я надеюсь!), что рано или поздно я встречу самку – женщину, которая будет иметь от меня детеныша. Так должно быть, это неизбежно, это закон существования, но, вероятно, не для нас, двуногих? Ведь я потомок тех безумцев, которые испоганили собственную планету.
Я часто наблюдаю, как спариваются косатки; все происходит на моих глазах, и при мне в стаде родился не один десяток китов. Кроме того, у меня ведь была мать; значит, я и еще неизвестная мне женщина должны зачать новую жизнь – не представляю себе, что все закончится с моей смертью. Неужели мир устроен так абсурдно? Я могу погибнуть в любой день, в любую ночь. Самый главный и страшный вопрос: что тогда будет с моими китами? Я люблю их, как самого себя. Возможно, даже больше. Они – это и есть я. Тени в сознании. Отделенные части моего тела. Мои инструменты. Мои слуги и хозяева моей жизни. Без них я не протяну и суток.
