Но ничего этого Кира конечно не помнила. Первыми впечатлениями детства, с тех пор как открылись её глаза, были яркие краски лета, тополиный пух, смолистый дух свежеструганных досок, табачный запах рук Семёныча. И Мама. Такая большая, ласковая и удивительно нежная. Они играли целыми днями. Кира пряталась от мамы зарываясь в солому устилающую пол в загородке клетки, а та неизменно находила и вытаскивала на солнце, держа проказницу зубами за загривок. Иногда Кира устраивала охоту за маминым хвостом. Он извивался как змея и поймать его было очень непросто. Вечером они вдвоем ложились на прогретые за день доски пола и блаженно дремали, защищенные от внешнего мира крепкой решеткой. Там за решеткой была своя, непонятная пантерам жизнь. В течение всего дня стаи людей проходили мимо их клетки.
Некоторые из людей останавливались и подолгу смотрели на них. Безликая толпа равнодушных зевак. Впрочем Альме и Кире было все равно. Из всех людей они выделяли лишь Семеныча. Для них он был отдельным субъектом внешнего мира. Он приносил им еду, воду и менял солому в клетке. От него тревожно пахло дымом, но вместе с тем чувствовалась в нем какая-то внутренняя доброта. Альма инстинктивно испытывала доверие к старику. Ему позволялось многое. Например безнаказанно вторгаться в мир пантер. Но трогать Киру Альма ему все же не разрешила.
Когда шел дождь они забирались под навес загородки. Альма вылизывала мокрую шкуру Киры, а та , недовольно ворча, пыталась вырваться из маминых лап. Часто, утомленная охотой за мамиными ушами, Кира засыпала как придется. И спала всю ночь, сложив задние лапы на морду Альме.
Так прошло лето. За ним осень. Удивительно теплая и мягкая зима посетила землю и ушла на цыпочках не забрав с собой ни одной звериной жизни. Как-то разом нахлынула жаркая весна, выманила цветы и листья из почек и зажужжала, зазвенела хороводами всякой летающей насекомьи.
Когда Кира подросла её отселили в отдельную клетку. Это была уже годовалая рослая пантера, с глянцево-черной короткой шерстью, ярко-желтыми глазами. И удивительно добрым характером. Домашняя кошка в обличье дикого зверя. Только однажды Кира показала, что у неё есть свой характер. В одну из ночей у Киры неожиданно и пронзительно заболел живот, потом также резко боль ушла, оставив тянущую в задние лапы едва заметную судорогу. Кира проснулась, походила по клетке, пытаясь избавиться от странных ощущений вытягивала поочередно назад то левую, то правую лапу. Судорога ненадолго исчезала, затем появлялась вновь, дискомфортная, непривычная и пугающая. И снова исчезала. Была ночь, луна в этот раз ночевала на другой стороне земли и поэтому было очень темно. В душной теплой, пахнущей летними травами, темноте металась по клетке черная пантера. Ей было страшно. Болезнь первый раз в жизни посетила её и напугала Киру. Живот уже не болел, но был странно стянут и туго отзывался на каждый, даже самый небольшой шаг. Кира улеглась на лежанку, подтянув под себя задние лапы как в котенечестве и заплакала от жалости к себе. Со слезами пришло облегчение и она заснула.
Утром Семёныч обратил внимание на невеселое состояние Киры. Он вошел в клетку и потрепал её за ухо. Но она не куснула его шутливо как обычно, а осталась лежать, задумчиво глядя вдаль. Привычные вещи в это утро предстали перед ней совсем в другом свете. Легкая невыразимая грусть отметила своей печатью все вокруг. Деревья были грустны. Печально улыбалось в небе грустное солнце. Невеселые воробьи скакали по дорожкам зоопарка. И только вороны были серьезны и сосредоточены. Впрочем как всегда. Хмурые люди молча останавливались около клетки. И также молча двигались дальше. Словно исполняя некий ритуал. Ритуал общения с дикой природой. Как и всякий иной ритуал он был полностью лишен смысла и выродился в бессмыслицу. Втиснутые в клетку звери давно перестали быть частью дикой природы, спелёнутые перекрещивающейся сталью здоровые звериные инстинкты сводили с ума и не давали покоя несчастным животным. Глядя на понурых белых медведей, одуревших от жары, сгорбившихся в тесных вольерах жирафах, тюленях, вынужденных плескаться в крохотных бассейнах с протухшей водой, люди считали, что знают о них достаточно. Только обезьян похоже устраивала жизнь в неволе. О свободе, которой они и на воле то не умели как следует пользоваться, многие из них даже и не думали, искренне веря, что им безумно повезло обрести такую сытую халявную жизнь.
«Очевидно мы лучшие!» – рассуждали они, – «раз оказались в числе избранных. Прочий сброд и неудачники влачат свое жалкое существование в лесу на деревьях. А мы элита, мы высшее общество. Наши дети, благодаря нам надежно устроены в жизни и пойдут по нашим стопам»
Все их инстинкты – утоления голода, продолжения рода легко вмещались в пределы вольер. О чем еще можно мечтать? Многие посетители зоопарка наскоро, как бы для проформы, пробежавшись вдоль клеток остальных представителей фауны, надолго останавливались около обезьян. Они глазели на ужимки и выходки своих дальних родственников, смеялись над ними, не замечая всей пародийности ситуации. Так идиот искренне хохочет видя в зеркале тупую, улыбающуюся рожу.
