Глава 1
На втором этаже начался ремонт, поэтому все рабочие столы были вынесены в зал селекторных совещаний. Места у окон достались директору Лишняеву, кадровичке и бухгалтерии. Главный инженер Владимир Юрьевич сидел в центре зала под люстрой и ремонтировал ноутбук. Лишняев стоял у него над душой и ворковал по телефону:
– Ну, солнце моё, я человек занятый. Ну, сейчас разгребу первоочередные дела и займусь твоей игрушкой, – сунул телефон в карман и заныл. – Ну, Тумак, давай скорей!
Туминский поморщился на студенческое прозвище, произнесённое при подчинённых, но промолчал. Ловко вставляя какую-то мелкую деталь, он не сразу схватил заскользивший по яркой папке телефон:
– Да… а она может… бабаня! – вскочил и бросился к вешалке у входа. – Часа два на дорогу! Нет, я аккуратно всегда… держись!
– Эй, ты куда, – возмущённо крикнул ему вслед Лишняев.
– У меня бабушка умирает, – натягивая дублёнку, ответил он.
– Дело-то закончи!
– Ты сам-то понял, что сказал?
Главбух Мария Степановна вмешалась в разговор:
– Володенька, не волнуйся ты так. Мы, старухи, паникёрши. Может, там уж не так всё страшно.
– Нет, Марь Степанна, она фельдшер у меня. Про себя никогда ничего…
Туминский внезапно всхлипнул.
– Деньги-то у тебя есть?
Он пошарил по карманам:
– Вот… карта…
– В деревню едешь, там наличные нужны. Наташа, что там у нас на кассе? Выпиши.
– Эй, господа, может, начальника послушаете? Я с работы никого не отпускаю! А за прогул последует увольнение!
– Да увольняй, – расписываясь за деньги, отмахнулся Туминский.
– И что ты без работы делать будешь?
– То же, что и сейчас, – кивнул на ноутбук Туминский. – Только за деньги.
Хлопнула дверь. Женщины, уткнувшись в свои бумаги, украдкой переглядывались: наконец-то у Володеньки голос прорезался!
Глава 2
Туминский гнал всю дорогу. Часа через два, уже проезжая мимо сворота на Бережки, вспомнил, как лет тридцать назад, лёжа на животе, ныл, чтобы бабушка банки со спины сняла, а она, поглаживая его по головке, уговаривала потерпеть и обещала сказку рассказать.
– Ты расскажи, как в Бережки приехала!
– Да уж сколько раз рассказывала. Ну, слушай. В ту пору наш район самый глухой был. А Бережки – самое дальнее село. Потому меня сюда и направили. Асфальтовой дороги тогда не было. Ездили мы через Лужино. Знаешь, где дорога проходила? По Лужинской в Косой конец, потом мимо фермы, потом вдоль посадок и по мостику через овраг, а дальше полем…
От Лужино её везли на санях. Пока какие-то железки грузили, сидела она в конторе МТС, а заходящие туда трактористы тянули шеи, разглядывая высокую неулыбчивую девушку в тёмно-сером бобриковом пальто с цигейковым воротником, сидящую в коридоре с сеткой на коленях и двумя узлами на полу. Потом кто-то из конторщиц посоветовала ей сбегать в магазин, оставив здесь узлы на хранение: «В ваши-то Бережки хлеб завозят по вторникам и пятницам, а сегодня среда!»
К вечеру подморозило. Поскрипывал под полозьями снег, всхрапывала лошадка. Когда въехали в село, уже кое-где в окошках свет теплился. Новый медпункт стоял на Береговой – улице с домами в один ряд, глядящими окнами фасадов на речку. В передней половине медпункт, со двора – квартира фельдшера. В окнах горел свет. В первой комнате только разномастные стулья у стены, во второй – конторский стол со стулом, шкафчик и кушетка. Навстречу встаёт женщина в белом халате. – «Вы санитарка? Почему печь не затопили?» – «А печь из вашей квартиры топится, вам и топить». Вот и первый противник. «Что ж, коли вам делать нечего, тогда ступайте домой!»
Назавтра кроме личных закупок приобрела два навесных замка и объявила стоящим в очереди женщинам: требуется санитарка. Все промолчали. Ну, дело известное, никто в деревне на «живое» место не пойдёт, хотя по сравнению с работой в колхозе труд этот считается лёгким и почётным.
– Баб, ты про «пронзённого» расскажи!
– Ладно, только лежи, не шевелись. Значит, так. Как я приехала, резко потеплело. За два дня снег осел, на дорогах жижа, ни проехать, ни пройти. К вечеру вдруг бежит мужик: лети на отделение, там тракториста железкой пробило. Хватаю сумку санитарную на плечо, бегу. Лежит на земле мужик, из спины железка такая длинная плоская… наподобие сабли. Сажусь на корточки, спрашиваю, какой длины? Получается, что насквозь она его пробила, и ещё в землю вошла. Но живой! И крови мало. Говорю: пострадавшему не шевелиться, железяку не тревожить, принести две толстенные доски и подкапывать с двух сторон, чтобы доски подсунуть. Спасибо, мужиков много тогда было. Все выпивши, но не бестолковые. Поняли, что надо будет потом доски скрепить и пострадавшего зафиксировать и подвесить в тракторной тележке. Ремнями его к дощатой подставке привязали, на четыре цепи к бортам тележки подвесили и поехали в Лужино. Держали доски, чтобы по тележке его не мотало. Когда застревали, все кроме меня выскакивали и тракторишко толкали. За леском на свороте к Лужино застряли окончательно. Тракторист говорит: «Ребята, несите на руках, тут поменьше километра будет, вон, фары санитарной машины светят». А уж от машины к нам с фонарём бегут. Мы только задний борт откинули, а тут двое с носилками. И сзади ещё толпа. Заглянули, ахнули: «Это что за гроб со спящей красавицей? Кто придумал?» Мужики: «Наша медичка!» Хирург Арнольд Петрович, он фронтовик был, сказал, чтобы так и грузили в машину, и чтоб вместе с цепями. А мне: «Дай-ка ручку!» И эту руку, грязную и ободранную, при всех поцеловал. Назад приехала, поглядела на своё пальто. Всё в пятнах! А даже расстраиваться не стала, до того утомилась. Накрылась им, легла в нетопленном медпункте на кушетку и уснула. Казалось, только глаза закрыла, а уже стучат! Роды. Ну, пошла. Тяжёлые были, часа три маялись. Тут уж женщины помогали, соседки. И мешали, конечно. Охрипла, ими командуя. Главной помощницей показала себя Ксеня, доярка. Когда всё закончилось, в ответ на благодарность фельдшерицы посмеялась: дело-то привычное, только с коровами легче! Она же и сказала: «Устала ты, пойдём, у меня поспишь!» Утром проснулась от резкого запаха бензина. Хозяйка, разложив на обеденном столе пальто, тряпочкой чистила его. «Я кровь еще с ночи, как пришли, холодной водой замыла, а сейчас масляные пятна счищаю. Не волнуйся, сейчас высохнет, и следов не останется!» Вот тогда я заплакала.
