Большая рыба с непропорционально маленьким хвостом и короткими плавниками медленно плавала в мутной воде. Лениво поворачиваясь то направо, то налево, она смотрела почти человеческими глазами. Мелкие рачки, обрывки водорослей, медузы с изорванными бурей телами, длинная мурена, оскалившая пасть, кружили вокруг большой желтой рыбы. Солнечные лучи упирались в мириады мириадов песчинок, подвешенных в воде, и не проникали на глубину, туда, где плавала желтая рыба. Волнение воды усилилось. Отчаянно взмахивая короткими плавниками, желтая рыба пыталась справиться с течением, подхватившим ее и повлекшим наверх к солнечному свету.
– Вставайте, господин, – смутно знакомый желтой рыбе голос донесся откуда-то сверху. – Валяется, как деревянный чурбан, а потом будет говорить, что я вовремя не разбудил. Вставайте, господин, – не сдавался голос.
Человек застонал, вынырнул из сна и сел на узкой кровати. Его левая рука болезненно онемела, а голову заполнила густая муть.
– Подай вина, – попросил человек хриплым голосом и сплюнул на пол. – Проклятье… Зачем ты меня разбудил?
Нервно плясавший маленький язычок пламени, вырывавшийся из носика глиняного светильника, выхватил из сумрака руку, протянувшую деревянную кружку с разбавленным водой вином. Отпив несколько крупных глотков, человек опустил ноги на земляной пол. Массируя левую сторону груди и левую руку, он морщился от боли, красные воспаленные глаза смотрели из-под припухших век на плясавший язычок пламени.
– Хорошо бы сдохнуть во сне… Погрузиться на грязное дно мутной реки и больше не слышать твой мерзкий голос, и не видеть эти мерзкие рожи. Эти хари… Зачем ты меня разбудил посреди ночи?
– Убийство.
– Убийство… – человек отпил из кружки. – Ну и что!? Кто-то не хотел расставаться с вещами, поножовщина в харчевне или ревнивый муж свою благоверную забил до смерти? – человек поставил кружку на пол, тяжело повалился на кровать и со стоном опустил голову на грязную подушку.
– Обескровленный труп. Ни капли крови. Как хорошо выжатая мокрая тряпка.
– Опять!? – человек встал с кровати, взял светильник и осенил себя крестным знамением глядя на образ Христа Спасителя, висевший над кроватью, зашептал слова молитвы. Помолившись, он опустил светильник на стоявший около кровати маленький деревянный стол топорной работы, поднял кружку с вином и протянул ее стоящему во мраке комнаты разбудившему его человеку.
– Выпьешь, Фемел?
– Вы же знаете, что я не пью вино, господин.
Человек достал из-под подушки большой нож варварской формы, в кожаных ножнах, повесил его на пояс, завязал шнурки сандалий и накинул на плечи шерстяной коричневый плащ.
– Я готов… – со вздохом проговорил человек.
– Я тоже, – ответил Фемел, поправляя кожаный пояс, стягивающий его далматику. – Я провожу Вас, господин Герман.
– Конечно, проводишь! Между прочим, где это произошло?
– На постоялом дворе, недалеко от Бронзовых ворот.
– Идти далеко.
Ущербный месяц плохо освещал столицу мира. Дома в четыре этажа стояли так близко друг к другу, что из окон напротив можно было поздороваться за руку. Нечистоты, выплескиваемые из окон, давно уже не впитывались в землю, а стекали в низинки, ямки, канавки и образовывали зловонные лужи.
Несмотря на поздний час, когда добропорядочные граждане обязаны были находиться дома и имели право покидать жилище только в двух случаях: призвать лекаря, для спасения тела, или священника, для спасения души, в столице мира было достаточно людно и шумно. Беженцы с западных окраин империи не хотели жить в пригороде, справедливо опасаясь дальнейшего продвижения войск запада и пытались добыть, всякими правдами и неправдами, хотя бы уголок за городскими стенами и под крышей, соглашались на любую цену. Большие и маленькие площади, и достаточно широкие улицы были заселены обездоленными, не нашедшими себе другого жилища. Они сваливали свой скарб в кучи около стен домов. Овцы лежали рядом с вещами, их ноги были связаны, они жалобно блеяли, ослы орали дикими голосами, верблюды флегматично молчали. Дети плакали или развлекали себя нехитрыми играми. Женщины разводили небольшие костры для приготовления пищи, перебирали вещи, занимались детьми. Мужчины собирались в кружки, с важным видом о чем-то беседовали. Старики безучастно наблюдали за происходящим. Кражи, грабежи, изнасилования, убийства стали обычным явлением.
– Найти убийцу в этом столпотворении все равно что найти отца ребенка портовой потаскухи, принимавшей по сорок клиентов в день. Может быть это досадное недоразумение: брился человек и неосторожно перерезал себе горло? Такое случается сплошь и рядом… Что думаешь, Фемел? – с надеждой спросил Герман.
– Я думаю, что магистру уже доложили.
– Да… Наверняка уже доложили. У нашего магистра сотни пар глаз и столько же пар ушей по всему городу. Пусть процветает дом магистра Антония, пусть он служит многие годы на благо империи и нашего великого, солнцеподобного василевса! Правильно я говорю? – сказал Герман и сплюнул на сторону.
– Вне всякого сомнения, господин.
– Сколько же их, а… Расползлись по всему городу как саранча, сжирающая все на своем пути. Саранча размером с человека, а вместо крыльев у нее баулы, корзины и узлы, набитые всякой дрянью. Старая и молодая саранча, высокая и низкая, худая и тонкая, мужская и женская. Саранча на любой вкус… – ворчал Герман зыркая по сторонам. – Вы что же это делаете, сограждане!? Зачем вы овцу режете прямо на улице? – Герман остановился около длиннобородых, закутанных в длиннополые грязные одежды мужчин с вымазанными овечьей кровью руками. Они разделывали овцу на снятой с нее шкуре бросив ее внутренности на середину дороги. – На этих кишках кто-нибудь может поскользнуться и упасть. Вам не кажется, что ваше поведение несколько недальновидно? – продолжал возмущаться Герман.
