Предисловие Юрия Васильцева,
Председателя Тайного Суда
Старик с кудрявенькой фамилией Борисочкин образовался из праха в тот год, когда из подобного же лагерного праха вдруг начали возникать многие, уже, казалось, и не числившиеся в списке живых. Позвонил в субботу чуть свет, еще восьми не было, затараторил голосом довольно бойким:
– Юрий Андреевич? Простите великодушно за столь ранний звонок (было семь утра), но, знаете ли, уже тот возраст, когда уже каждая минута оставлена – хе-хе! – так сказать, по недоразумению небесной канцелярии. Как у вас нынче со временем?
К этому времени я уже четырежды менял и имя, и фамилию, Юрий Андреевич Васильцев почти пятнадцать лет назад, поэтому моя первая мысль была: «Провокация!» Но дальше сквозь треск в телефонной трубке донеслось:
– Догадываюсь, о чем вы подумали. Однако, если фамилия Борисочкин что-то вам говорит, то…
Неужто тот самый Борисочкин?
Много раз, перебирая лежалые бумаги, натыкался на его витиеватую роспись и фамилейку, там он и был для меня погребен, в бумажном хламе, под слоями пыли, в коленкоровых папках, перевязанный тесемочками. Нет, все еще, оказывается, существовал во плоти, взламывал чужой сон, домогался чего-то своего, к тому же весьма прицеписто. Зачем-то вдруг ему возжелалось повидаться со мной.
– Что ж, заходите, – сказал я и , только положив трубку, вспомнил, что даже не назвал ему адреса.
Старик, однако, позвонил в дверь через пять минут – видимо, разговаривал из телефона-автомата у моего дома, – и затараторил прямо с порога:
– Рад видеть вас воочию, Юрий Андреевич! А уж как вы на батюшку своего, на покойного Андрея Исидоровича похожи! Просто одно лицо!.. Хотя, когда его не стало, он был, конечно, несколько моложе… Вижу, вижу в ваших глазах вопрос: как, мол, этому старикашке удалось меня разыскать? Не буду выдавать своих маленьких секретов, скажу лишь: есть, есть еще люди! (Свои слова он то и дело разбавлял бодреникими «хе-хе!», что меня уже начинало раздражать.) Тем более, что речь (хе-хе!) вообще не об этом.
К груди он прижимал пухлую, почему-то пахнущую землей папку, из которой то и дело выпадал какой-нибудь ветхий листок бумаги. Старик тут же подхватывал его и бережно засовывал назад
– А речь о том… – с этими словами он наконец положил свою папенцию на стол. – Да, собственно, вот об этом хламе, дохромавшем до вас, как сказал один хороший писатель, «сквозь прах разоренных империй» . Покойный Андрей Исидорович… – Его глаза на миг повлажнели. – Он хотел, чтобы это досталось вам. Однако в ту пору вы были слишком юны, чтобы все постичь, даже о Тайном Суде вы в ту пору не имели представления. А потом… Ну, что стало с вашим батюшкой, вам и так известно, а я, архивариус Суда, сгинул сами (хе-хе!) понимаете, куда. Но папочку эту успел закопать в надежном месте. А земля, землица – она, в отличие от – хе-хе! – людей, умеет хранить…
Старик снова взял в руки папку, трепетно развязал тесемочки, но не смог удержать свой клад в скрюченных руках, папка упала, бумажный хлам высыпался из нее, усеяв собою ковер. Там были и листы писчей бумаги, исписанные твердым почерком отца, и какие-то наполовину истлевшие вырезки из газет, и какие-то документы с допотопными «ятями» и «ерами
– Ах, ах, старый я болван, что ж это я наделал! – запричитал старик. – Ведь все, все собрано было листок к листку! Что же теперь?..
Он опустился на колени, начал было подбирать листки, но они ложились явно не на место, и старику оставалось только ахать и проклинать свою старость и никчемность.
Я пообещал, что сам сложу все в нужном порядке. Борисочкин отнесся к моим словам с сомнением.
– Ну, допустим, записи вашего батюшки вы сложите как нужно, но газеты… Дух, так сказать, времени… – И вдруг махнул рукой: – А и бог с ними! Все равно (хе-хе!) дух останется духом, ибо, как считают некоторые, он бессмертен. Только прошу вас, не выбрасывайте! Времечко было – ох-ох-ох! Да сами поймете, заглядывая в этот мусор. Ну а записи вашего батюшки – они все о том же, о времени… Хотя, конечно, дело Леднева, вокруг которого слепилось это все, тоже будет для вас небезынтересно. Редкостный, скажу вам, был мерзавец и закоренелый убийца. Я даже допускаю своими (хе-хе!) куриными мозгами, что и гибель вашего батюшки тоже как-то связана со всей этой историей. Ну да вы сами во всем разберетесь.
На какой-то миг – точно въяве…
…Отец сидит на лестничной площадке, держась руками за голову. Из-под пальцев проступает кровь. И он шепчет голосом, в котором все меньше жизни, те загадочные слова: «…трава… страдание…»
Длилось одно мгновение. Передо мной снова стоял старик Борисочкин. Но смотрел не на меня, а словно бы вглядывался блеклыми глазами в ту даль, из которой все эти бумаги выплыли так же нежданно, как всплыл он сам в мире живых, в этом новом для него мире, где давно уже перечерчены географические карты, где сменилось название вещей, где не осталось ничего, что связывало бы его с этим миром. Просто когда-нибудь кто-то позвонит к нему в дверь, уборщица, за рублем, или пионеры, за макулатурой, и никто не ответит им на звонок.
От чая старик отказался. Хехекнул напоследок и как-то буквально растворился, потому что момента его ухода я не уловил, слишком сильно уже притягивали к себе эти вторично родившиеся после погребения листы, сейчас распластанные на ковре.
