У меня сломался велосипед. Не сломался – рассыпался.
Три лета он, невзирая на асфальтово-городское предназначение, таскал меня по бездорожью малой родины, по степи, по разрушенным склонам Уральских гор. Он подарил мне счастье общения с природой, вернул потерянный было тонус, освежил детские воспоминания, когда вот так же: бездорожье, степь, ветер, настоянный на чабреце и полыни, в лицо…
Теперь мы с ним простились. А чтобы остатки лета не превратились в квартирные посиделки, я отправился в городскую скупку металла – присмотреть себе новую раму, советскую, чтобы китайского металла там и духу не было.
В скупке меня отвели в отдельное помещение, заставленное скелетами бывшей велотехники. Я порылся в груде металлолома и почти сразу выбрал старую облупленную, но надёжную по виду раму. Велосипед когда-то был темно-зелёным. Потом бывший хозяин перекрасил его голубой краской.
На велосипеде сохранилась эмблема Пермского велосипедного завода. В 1970—1979 годах под этой эмблемой изготавливались известные любому советскому подростку «Уралы» и «Камы».
Я привёл велосипед домой, чувствуя в руках тяжесть советского металла. Бронетехника! Теперь ни одна гора не страшна. За вилки можно не беспокоиться. Не обломятся! И за руль тоже можно не волноваться.
Я сунул палец в трубку руля. И вдруг почувствовал: там что-то есть. Осторожно, действуя отверткой, вытащил из руля «секретик» – свёрнутую в трубку записку.
Клочок бумаги из школьной тетрадки в линейку был слегка помят, на нём отпечатались пятна ржавчины. Но это не помешало прочитать текст, прилетевший ко мне из 70-х.
То была молитва-оберег.
«Матушка, Мать Пресвятая Богородица трехручница, стоишь ты у престола, молишься за весь мир православный и помолишь Бога за меня, раба Дмитрия. Помоги, защити, Царь небесный, накрой Неизносимой <пеленой> от всех врагов и супостатов. Отныне и довеку. Аминь».
Мгновенно возникла в воображении картинка из советского быта. Купили «рабу Дмитрию» новенький «Урал». И пока счастливый Димка лязгает ключами, расслабляя и затягивая гаечные соединения, пока радостно вдыхает запах тёмно-зелёной краски, его мать (судя по уверенному почерку, записку писал взрослый человек) склонилась над кухонным столом. Она старательно выводит на листке бумаги обережные слова.
Молитва от лица Димки адресована высоким необоримым силам, которые, когда понадобится, и от аварии спасут… И встречный грузовик с пьяным водителем отведут в сторону! И хулиганов, тормознувших Димку в тёмном переулке, разгонят! Текст оберега женщина с тревожным характером списывает из потрёпанной тетрадки. Там есть «молитвы» на все случаи жизни (такие тетрадки были во многих семьях, особенно – сельских). Мать торопится (сын ненадолго отлучился и вот-вот вернётся!). В словах оберега, во фразе «Неизносимая пелена» она пропускает слово «пелена», но от этого магический текст становится лишь таинственней и торжественней.
Потом, когда Димкин голос уже слышен за воротами двора, мать крестьянской рукой быстро снимает с руля резиновую ручку. Вставляет в трубку свой «оберег». Возвращает ручку обратно. И… записка начинает свою невидимую магическую службу.
Велосипедист Димка, как сложилась твоя судьба? Защитил ли тебя бумажный оберег от дорожно-походных напастей? Отвёл ли беды, подстерегающие в пути? Может, кто-нибудь узнает свой велосипед детства и ответит на этот вопрос, призванный раскрыть новые яркие детали советского быта, мальчишества под знаком велосипедной эмблемы с «Серебряным копытцем»?
Вчера в первый раз выехал на «новом» велосипеде в степь. Он весело летел по просёлочной дороге и был надёжен, как старый друг детства. Как бы не улыбаться по поводу оберегов, но старому велосипеду в самый последний момент спасена жизнь. Списанный в утиль, определённый под безжалостный металлический пресс, он вдруг неисповедимым зигзагом судьбы выскользнул из своей мрачной и безнадежной тюрьмы – и вот снова колесит по яркому праздничному лету.
Оренбургская область,
2017, 4 августа
Первым делом пионерский галстук нужно было намочить в холодной воде, а он, шёлковый, не очень охотно впитывал влагу. И нужно было сильно сжать его, словно эспандер, и в таком виде сунуть под струю воды. А потом потихонечку расслаблять кулак.
После, как бы ни спешил в школу, лучше было дождаться, чтобы утюг нагрелся как следует. Едва тёплый, он так «свезёт» поверхность шёлка, что складки потом до вечера не разгладишь. И последний секрет – начинать гладить нужно с кончика галстука, чтобы если вдруг оплавится, то не весь сразу. Но, впрочем, если влажность тряпицы и температура утюга рассчитаны правильно (а за три долгих пионерских года мы научились это делать) – то вся ежеутренняя процедура занимает всего полминуты. Р-раз! – шипя и паруя, утюг скользнул по мокрому шёлку. И разглажена алая полоса с каплями чернил, черники из похода, солидола от велосипедной втулки и невесть ещё чего. Два! – и ещё одна разглаженная полоска прибавлена. Тр-ри! – и разглажен весь шёлковый клин. Он от чересчур минерализованной воды будто накрахмален. Он горяч. И когда небрежно и привычно завязываешь его на себе – галстук слегка жжёт шею и покалывает её новыми «накрахмаленными» складками.
