Ольга КУЗНЕЦОВА. «Согревающий вечность в руках…»
РАКОВИНА
Мы едем к морю. Мама щиплет
украдкой руку, чистит память,
ворчит, какой же я неряха,
и улыбается другим.
Я сплю. На длительной стоянке
мы покупаем ежевику,
играем в дурачка с какой-то
большой и радостной семьей.
Мне шесть, я верю, что на пляже
найду заветную ракушку
и постучусь в нее тихонько,
спрошу о чем-нибудь жильца.
…Жара спадает. Сохнут брызги.
Смеются чайки. Мама хочет
Побольше новых фотографий,
Поставить чтоб себе на аву,
«и пусть кусает локти, гад».
А я хочу быть рядом с нею
И эту классную ракушку.
«Мам, где моллюск?» – «Наверно, милый,
Он новый дом пошел искать».
Ночь, я не сплю. В саду цикады —
как мамин телефон, забытый
на тумбе ею. На террасе
С соседом мама пьет вино.
Закрыв глаза, я представляю
Как там, на полосе прибоя,
Пустая раковина слышит
Далекий шторм и шепот льда.
***
Тишина заслоняет крыльями
Наш маленький старый дом,
Где мечты покрываются пылью,
А явь покрывается льдом.
И только по-прежнему живы
Ходики на стене…
Я засыпаю счастливой,
Но все же кричу во сне.
ВЕЩИ
Через стены, через ветви,
Мотыльковый хоровод
Выметает вечным ветром
Полых лет докучный смёт.
И предметы, и приметы,
И раскраски, и рассказки,
И картинки, и иконки,
И горшки, и черепки –
В неусыпную воронку
Нерассказанной тоски.
Это надо, чтоб забыться,
Это действует всегда,
А любовь безумной птицей
Всё отводит от гнезда
Путать адрес, путать имя,
Путать запах, путать след –
Так становятся чужими,
Так и сходятся на нет.
Проступает резче, резче
Из-под пыли тьма теней –
Оттого и любят вещи,
А себя – еще сильней.
Поврежденным сухостоем
Сквозь дома, деревья сквозь
Выметается пустое,
Где живому не жилось.
***
Не разожмешь ни губ, ни рук,
Пока читаешь эти письма.
Вновь обезжизненные листья
Опишут ломкий полукруг
И вновь, минуя твои сны,
Вдруг наяву к тебе вернутся,
Как опрокинутое блюдце
Немой сентябрьской луны…
Никто не правил, не марал,
Не жег, не мазал белой краской –
Да, противодвиженье сказке,
Где все отлично под финал.
Но столько пролито тепла,
И горечи такая малость,
Что думаешь: да, жизнь была…
И здесь, наверное, осталась.
НЕЗАМЕТНЫЙ
Двор, зимовавшая грязь, сквозная тень голой ветлы.
Бечевки провисли, на сером белье заплатки, как лед, белы.
Мама захлопнет форточку, когда впустит кота домой,
Вполголоса заговорит, чтоб не услышал никто чужой:
«Пойми, сынок, пойми, наконец – незаметность наш крест,
Так повелел испокон веков бог этих пасмурных мест.
Бесшумней воды и ниже травы, не поднимая глаз…»
Мама, я жил за добро и за мир, но понял только сейчас:
Если ни разу не думаешь или думаешь, но не так,
Если вообще живой – значит, точно ты чей-нибудь враг.
Но до тех пор, пока не решу, на каком стоять берегу,
Я ни в кого, кроме себя, выстрелить не смогу.
Оттаявший мусор за ночь подернулся крепким льдом.
«Я здешний» звучит сегодня и с гордостью, и со стыдом.
От новостей – тревога, от водки – горькая глухота…
Не бойся, мама, я защищу и тебя, и дом, и кота.
***
Штопая небо, иглу отложу.
Всё сохраню. Всё расскажу.
Память прорех. Сна бахрома.
Кажется, так сходят с ума.
Битый кувшин. Сладкий кагор.
Поступь часов. Наперекор.
Бег из себя. Кто виноват?
Матушкин крест.
Знобкий закат.
Писала в тетрадке. Пела в углу.
Небо ползет. Дайте иглу.
Тонкая нить моих журавлей.
Всё сохранить – всё тяжелей.
Дочушкин взгляд.
Омут минут.
Всё ещё я
Всё ещё тут.
***
Оторвался – лети: тополиным пером,
Пересохшим листком и чернильной слезой.
А зажмуришься – видишь оставленный дом,
Половицы и книжки, герань и покой.
Это именно там ощущаешь в свой срок,
Что любить не хватает дыханья и сил
И чужое, чужое все то, что берёг,
