Эйра – эйра1…
Отголоски тихого, торопливого шепота, доносящегося сверху. Сквозящий шелест приглушенного эха. Томная, наседающе влажная, вяжущая, подобно едва спелой сердцевине южного фрукта чернота миранской ночи…
Всегда ли она была такой?
Светлый камень высоких, в меру широких ступеней с отполированными, плавно гладкими ложбинками центра, блестяще глянцевыми в серовато-коричневых отсветах высокой, полной луны (ее свет тонким, расширяющимся конусом льется сюда сквозь узкую бойницу окна) и одновременно бархатно-темные, с отливом фиолетового и синего по бокам, где древний камень неровный, грубый, выщербленный и шероховатый.
Или, напитанная кровью, она вдруг так неуловимо изменилась?
Подошва кожаного сапога плоская и тонкая настолько, что он чувствует недружелюбный, безразличный холод камня, худые, длинные, уже не такие ловкие и подвижные как в юности пальцы, едва касаясь, скользящие по приятно колкой, кое-где даже царапающей кладке стены, полы удлиненного свободного пиджака, в такт шагам сжимающиеся и расправляющиеся в веере складок, широкие рукава, наполненные щекочущей кожу прохладой воздуха, собранные на широких мужских запястьях, с проступающим сквозь тонкий пергамент кожи рельефом скрытых костей, мышц и зеленоватой синевой незаметно пульсирующих жизнью сосудов.
Ночь. Была ли она такой, когда мы смелые и дерзкие, опьяненные счастьем и любовью, друг другом, миром, молодостью и безрассудством отдавались ей? Была ли она такой, когда ты лежала рядом, и ветер касался твоей нежной кожи? Была ли она такой, Вала? Ответишь ли ты?
Это продолжалось уже несколько дней… Люди, толпы людей, обступившие, облепившие безумным морем горячей плоти крепкие стены, отчаянные и разозлено безжалостные, готовые на все. Их лица, искореженные и обезображенные гневом, горем, безнадежностью и собственным падением, до сих пор стояли перед его глазами, порождая неестественный, такой непривычный его натуре страх перед себе подобными. Страх, животный и иррационально осязаемый, страх, которого он никогда не должен был ощутить, предвестник трагедий и войн, приманка стервятников, ворон, мародеров и насильников.
Ответишь ли ты, Вала? Услышишь ли из-за своей сокрытой от мира тишины библиотек, книг и аудиторий? Озаботят ли тебя мои сомнения? Сомнения человека?
Они пришли, вооруженные примитивным, но неизменно действенным оружием, вновь сверкающим серебром заточенного металла, обновленного, восставшего, пробудившегося от летаргического сна в саркофагах дальних углов чердаков и подвалов, с легким удивлением вспомнившего свое истинное предназначение. Они пришли не для того, чтобы поговорить, уже отвергнутые когда-то, они пришли, чтобы убивать и умирать. И на сей раз лишь кровь могла удовлетворить их. Кровь тех, кто взирал на них с высоких башен укрепленных стен, тех, расставленных здесь велением их неожиданного врага. Кровь таких как он. Кровь магов, кровь людей. Кровь королей.
Будто смерть одного могла решить все.
Поймешь ли ты меня, Вала? Примешь ли назад? Убийцу и изгнанника? Сможешь ли любить? Смогу ли я … любить тебя?
Ступени одна за одной таяли от его касаний, превращаясь в вереницу летящих в никуда мыслей, тяжких, еще свежих воспоминаний, терзающих, словно удары плети, мягкую человеческую плоть, его разум и сердце, пока наконец не оборвались пропастью темной, тяжелой ночи, пропастью разверзшегося у его ног города, погруженного в рассеянный лишь одинокой, холодной луной мрак, в бессонную, изматывающую магическими ведениями дрему, в обступающие, кишащие тенями предателей сумерки без огня и тепла, в бескрайнюю даль серебристых крыш, в возвышающийся стройной скалой контур замка, сливающийся с расплавленной ртутью соленого моря, на горизонте которого пока лишь туманными иллюзиями клубились силуэты арданских илтойор2.
Нил вышел на крышу высокой, круглой башни и развернулся. Два других мага юрких, хрупких, куда моложе него, до этого возбужденно обсуждающих что-то на арданском, чьи обрывки разговора долетали до Нила на пути по винтовой лестнице, вдруг, переглянувшись, испуганно замолчали. Профили их лиц четкие и плавные одновременно, неузнаваемые и незапоминающиеся, застыли, выхваченные из неразрывного континуума жизни вспышкой жесткого лунного света. Нил кивнул, они кивнули в ответ. Настороженные и озадаченные его молчаливым, горящим взглядом, его напряженным, сосредоточенно-болезненным видом, призраком величия и славы его нового имени.
Где-то на других башнях едва заметно зашевелились серые тени.
Смогу ли я любить после всего, что сделал? Смогу ли я жить? Смогу ли я быть с тобой, Вала?
Он элегантным взмахом поднял распростертые в ночь белые ладони. Приятная, неизменно прохладная ткань рукавов пиджака, вдруг в одночасье сделавшаяся мягкой и удивительно податливой, волнами драгоценного шелка, вырвавшегося на свободу из оков тонких кожаных браслетов, обволакивающей гладью соскользнула вниз по его рукам. Тонкая кожа морщинистых век подернулась, глаза, на секунду закрывшись, распахнулись вновь в другом мире.
