На самом севере Дальневосточного края есть река Ясачная, темноводная, извилистая. Она впадает в большую реку Колыму, текущую в Северное полярное море.
От Ленинграда до реки Ясачной около 11 тысяч километров. Туда можно доехать, примерно, через три месяца непрерывного пути. Ехать надо сначала на поезде до Владивостока, потом на большом пароходе; с парохода надо пересесть на речной катер, с катера на лодку, с лодки на лошадь, с лошади на оленей, с оленей на собачью упряжку.
На реке Ясачной, среди ивовых зарослей, в шатре из оленьей кожи родился я – пишущий эту книгу.
Отца моего звали Атыляхан Иполун, он был юкагир из рода Чолгородие, то есть заячьих людей.
В детстве я бродил вместе с семьей по лесным долинам реки Ясачной и ее притокам в поисках охотничьей добычи. Но так как у отца моего не было огнестрельного оружия, охота нас кормила скудно, и мы часто голодали.
В одну из таких голодовок меня отвезли на долбленой лодке в город Среднеколымск. Там я жил у чужих людей – сначала у русских, а потом у якутских купцов.
Каждый день я возил для хозяев из лесу дрова на собаках и носил им воду из реки. Я топил печи, чистил хотон – хлев, кормил собак, чинил собачью упряжь, мял коровьи кожи на подошвы и собачьи шкуры на одежду. Работал с утра до ночи, спал на полу в кухне, без постели и одеяла, никогда не умывался и совсем не знал белья. Облезлая оленья рубаха и штаны, надетые на голое тело, были единственной моей одеждой в течение многих лет подряд.
Первые хозяева мои, русские купцы, отдали меня по совету православного священника в церковно-приходскую школу.
Священник хотел из меня, туземца, воспитать дьячка для местной церкви, чтобы привлечь и других охотников моего племени к православию.
В школе я научился немногому, потому что плохо понимал по-русски, и был занят до школы и после школы своей обычной работой у хозяев. На уроки я приходил замерзший и усталый после того, как гонял к проруби коров и возил на санках воду хозяевам.
В Среднеколымске я хорошо узнал, как живут русские поречане и якуты.
Там же я познакомился впервые с чукчами.
Оленные чукчи приезжали в наш город два раза в год: один раз на праздник в гости, другой раз пригоняли табуны оленей для русского населения города. Каждый раз городские начальники и купцы устраивали чукчам попойку и вели с ними торговлю. В городе, где жило всего около 300 человек, считая мужчин, женщин, стариков и детей, приезд чукоч был всегда большим событием.
Каждому городскому жителю, купцу, чиновнику, казаку, дьячку, доставались от чукоч по меньшей мере одна оленья туша на еду, оленья шкура на одежду, песцовые шкуры для торговли.
Потом, когда я подрос, я стал ездить к чукчам с моими хозяевами – купцами русскими и якутскими. В дороге я был у них каюром – собачьим кучером, разводил для них костер на снегу, кипятил чайники, ставил палатку.
О революции в наших краях узнали поздно – в 1919–1920 гг.
Потом началась гражданская война. Пришли белые, побыли у нас года два-три. Они отнимали у туземцев пушнину и возили ее в Японию и Америку, кололи наших оленей, забирали парней – якутов, чукоч, тунгусов – в свои войска.
Мой хозяин, купец, стал у белых хорунжим – офицером в «собачьих войсках».
Кавалерия в наших местах состояла из якутских конных отрядов и русских отрядов, ездивших на собачьих нартах.
О гражданской войне на Севере я расскажу во второй части моей книги.
Когда красные выгнали белых из тундры и лесов, я поехал в Якутск. Там я учился в совпартшколе. А потом, после школы, меня послали учиться в Ленинград.
Из Среднеколымска до Якутска ехал я год через Индигирку, где одиннадцать месяцев просидел в плену у восставших якутских тойонов. А из Якутска в Ленинград ехал месяца два вверх по реке Лене на пароходе, на лодках, на лошадях, и, наконец, от Иркутска на поезде.
В Ленинграде я поступил в университет.
Учеба показалась мне делом трудным, – пожалуй, потруднее всех работ, которыми мне приходилось заниматься в детстве.
Пройдя первый и второй курсы, я захотел побывать дома, на Колыме.
Я поехал на родину в 1927 году. По пути на Колыму я опять встретился с чукчами. Около месяца жил я в чукотских селениях Дежневе и Уэллене, затем я сел на американскую шхуну Свенсона и вместе с экспедицией Дальгосторга побывал во всех чукотских селениях северного побережья, начиная от Уэллена и кончая Чаунской губой и устьем реки Колымы.
На Колыме я пробыл около года и вывез оттуда в 1928 году чукчу Имтеургина на учебу в Ленинград.
В 1931 году, после окончания университета, я стал аспирантом Института Народов Севера и поехал в Чукотию в составе оргкомитета Дальневосточного крайисполкома для организации Чукотского национального округа. Пробыл я там на этот раз семь месяцев: сначала жил в Анадыре, потом выезжал в бухту Креста, в бухту Провидения, в бухту Лаврентия, заезжал и в другие чукотские селения. Затем я побывал у чукоч, которые живут по берегу Анадырского залива и по берегу Берингова моря к югу от Анадыря. Таким образом я побывал почти во всех крупных пунктах Чукотии, ознакомился с жизнью чукоч, как береговых, так и тундренных.
