Широка степь. Конца и края ей не видно, ветер гнет легкую траву, играясь. Клубятся облака в высоком вечном небе, молодая красавица-луна взошла над равниной, оглядывая свои владения и любуясь на свое отражение в бурном, неугомонном речном потоке, смутно высятся горы, все ближе и ближе. И везде в степном просторе дышит жизнь. Кружит над землей кречет, плещется в воде рыба, мелькает в траве корсак, выискивая мышь, поют свою ночную песнь сверчки. Ржут лошади, пасущиеся на джайляу.
Ребенок, услышав этот благой для уха звук, вскрикнул от радости. Вывела река к людям. Спасутся теперь. Маленький человечек покрепче ухватил свою ношу, укутанную в одеяло, чтобы не дай небо не выскользнула из детских уставших рук. Босые израненные об камни ноги снова пустились в путь, норовящие закрыться глаза цепким взглядом провожали каждое движение.
Мальчик сладко зевнул, думая о теплой кошме и о сегодняшнем кошмаре. Ночью во сне увидел, как волки дерутся. Как скалят клыки!.. Страшно стало. А маме-то что? На тебе, сынок, овец, иди паси. Еще солнце не взошло, а он тут как тут. Блеяли овцы, лакая воду в реке. Большая теплая шапка сползла на лоб. Порывисто убрав ее с глаз, мальчик почувствовал, как пятки защекотал страх. Движется что-то. Волк? Или какой-нибудь другой степняк? А может, человек?..
Что-то маленькое, грязное, с длинными волосами, вынырнуло из гущи высокой степной травы. Ребенок, примерно тех же лет, что и он сам. Маленький пастух молча стоял, не в силах сказать ни слова.
Ребенок, прихрамывая, подошел к нему. Тут мальчик увидел у него в руках свернутое одеяло. Беглец молча всучил ему сверток. Пастушонок покорно взял его и, опустив глаза, удивленно раскрыл рот. Малыш. Разбуженный, он заерзал в своем одеяльце и заплакал. Мальчик посмотрел на своего гостя, ожидая, что он скажет хоть что-нибудь. А тот, тяжело дыша, убрал волосы с лица. Тут только пастушонок увидел, что это – девочка.
Свет вдруг хлынул в степь, окрашивая потемневшую землю. Тень упала перед девочкой. Она обернулась, где за ее спиной над горизонтом медленно восходило солнце.
Девочка зашаталась и вдруг повалилась с ног. Мальчик успел свободной от младенца рукой поймать ее за локоть, прежде чем она стукнулась головой о землю. Наконец с мальчика спало оцепенение и он завопил что есть мочи:
– Эне-е! Па-апа, скорее, идите сюда!
– Я сдеру с нее шкуру! Ее притащат ко мне на аркане! Уж я научу эту паршивую Селсаяк отвечать за свои слова.
Саткын, склонив голову, молча слушал, как его манап ходит по юрте, злится, кричит и от своего крика злится еще больше. Торговец в расшитых шелком одеждах смущенно сидел, поджав ноги под себя. Саткын со злостью поглядывал на виновника всего этого. Впрочем, откуда ему было знать, что новость о том, что какая-то там девица плетет неугодные манапу речи, так его взбудоражит.
– Пригрел змею на груди, растил под своим крылом, как родную, уберег от врагов… Камча будет ей уроком, прикажу рассечь кожу до костей, чтоб неповадно было… Найдите кого-нибудь, чтоб поехал туда!
– Мой повелитель, – влез Саткын, – позволь мне поехать. Мне все равно туда дорога лежит. Я Жылдыз знаю, поговорю с ней. Накажешь ее – и речи ее станут только дерзче. А я ей мысль твою, великий, передам в целости и сохранности, и она о тебе мнение изменит, и уважения проникнется. А люди потом говорить будут – какой наш правитель великодушный. Обещаю.
Громкие слова, но цель свою нашли. Манап долго смотрел на своего посла, и Саткын про себя улыбнулся. Дурак. Как тростинка – куда ветер подует, туда его и клонит. А ветер ему он, Саткын. И почему, о небо, досталась власть этому недалекому? По праву крови, не по достоинству. Справедливо это?
– Хорошо, поезжай, – наконец согласился он. – Но смотрите мне оба – доиграется твоя сестра, получит когда-нибудь, чего так добивается.
– Спасибо, повелитель.
Саткын смиренно замолчал. А манап спросил у торговца:
– А что там с Каракчы? Не слышно про него ничего?
– Слышно, великий, – с облегчением ответил купец, радуясь перемене разговора. – Продолжает свои гнусные набеги. Я сам не встречал, но по дороге сюда встретил туткунский караван. Идет понурый, потрепанный. Говорит – Каракчы, этот негодяй. Налетел, как вихрь, убил воинов, забрал товар, и унесся. Но, один из его парней сказал, что вроде как подстрелил негодяя. Тот-то все равно сбежал, но, может, помрет где-нибудь в степи.
– Да… – протянул манап, потирая подбородок. – Наших не трогает пока, и то спасибо. А разбойников в степи много было, и все мертвы. И этого поймают.
Поймают, про себя согласился Саткын. Но сколько людей перед этим еще погибнет – никто не знает, и даже манап этого сказать не сможет.
Дальше разговор слушать не стал. Незаметно вышел из юрты, начал собираться в дорогу. А что там собираться – седло на коне затянул да и скачи куда тебе надо. Куда там его анда ускакала в этот раз?
Жулдыз потянулась и огляделась. Наступила осень, ранний холодок пробежал по раскинувшейся на многие конные переходы степи. Невдалеке горы, подернутые дымкой. Мощные мускулы гнедой кобылы Буркит шевелятся, перекатываются, как волны в реке Авре. Зря приезжие степь однообразной зовут. Хотя куда им, никогда не бегавшим вольно по ее просторам, не слышавшим, как хрустит песок под ногами, не зарывавшимся лицом в гриву верного коня, не нырявшим в ледяные озера, не познавшим свободу бесконечной степи, неустанного ветра и высокого-высокого неба. Для других здешние территории были блеклыми, а для местных цвета ее и не могли быть ярче. Не за то ли стали они в глазах чужаков варварами, слишком высоко ценящими свою “дикую свободу”?
