Земельный надел в шесть соток Виктор Бранников получил в личное бессрочное пользование в год своего тридцатилетия в одна тысяча девятьсот семьдесят первом году. Произошло это давно желанное событие как-то даже неожиданно и в очень торжественных обстоятельствах. На общем собрании коллектива предприятия, где трудился Виктор, ему и еще десятку сотрудников вручали удостоверения ударников коммунистического труда. О том, что это событие состоится, было, естественно, известно давно. Некоторые заранее уже поздравляли его. Кто искренне, а кто и с подковыркой, мол, в люди выходишь. Всем им Виктор отвечал с деланным безразличием: за спасибо сыт не будешь, намекая на то, что предпочел бы что-нибудь посущественнее.
На самом деле Виктор был рад награде. Значит, его поняли, оценили по заслугам. Для него это было важно. Самолюбие страдало. Многие его сверстники были уже инженерами, начальниками отделов, лабораторий, цехов, а он вот застрял в рабочих. Ну, да. С образованием не получилось. Грехи молодости. Но и рабочий рабочему рознь. Кто-то канавы лопатой роет, а он слесарь-механик высшего разряда, мастер своего дела, элита рабочего класса. Без него, без таких, как он, не обойтись нигде!
Много еще разных слов, подтверждавших важность земного существования людей рабочих профессий, приходило ему в голову в разное время, а на том собрании эти же слова лились рекой из уст директора предприятия, секретаря парткома, еще каких-то представителей. Всех не упомнишь. Последним выступил председатель профкома. Он-то и сказал, что всем ударникам коммунистического труда зарезервированы места в новом садово-огородническом товариществе «Родник», вблизи города Руза, неподалеку от Можайска. Его слова были встречены по-настоящему бурными аплодисментами.
Вечером, за ужином в кругу семьи Виктор мимоходом обмолвился, что, вот, сегодня ему присвоили почетное звание ударника коммунистического труда, дали собственный садовый участок.
Новость вызвала разные отклики. Про ударника, правда, как-то все сразу забыли, а вот о появлении в семье участка заговорили. Жена обрадовалась. Она ждала ребенка, и мысль о том, что ему что-то достанется с грядки, кустика или деревца грела ей душу.
Дед про ударника тоже ничего не сказал, а про участок высказался, как всегда, в своем репертуаре: ударился в исторические экскурсы. Он почему-то заговорил о стрельцах в допетровские времена, кормившихся со своего огорода. Об аракчеевщине и военных поселениях, где процветало натуральное хозяйство. Закончил же тем, что нынешняя деревня не способна прокормить город и армию, и близится время, когда каждый горожанин, чтобы не голодать, будет ковыряться на грядках. С ним никто не спорил, как ни крути, человек восемь десятков своими ногами отмерил, имеет право судить, как умеет.
Мать же, наоборот, погрустнела:
– В войну с грядками намучилась, не приведи Господь, – сказала она.
Вот тут Виктор и ляпнул невпопад:
– Ну и нечего было ломаться!
Так тебя же, дурачок, кормила, – пружиной взвилась мать, и, хлопнув дверью, скрылась в своей комнате.
Над столом повисло неловкое молчание. Дед сразу же засобирался домой. Жена, укоризненно поглядывая на мужа, принялась убирать посуду. Виктор остался за столом один. Ненадолго, правда. Знал хорошо, что семейные сцены идут без репетиций. Одно неосторожно сказанное слово может вызвать лавину взаимных обвинений и обид. А ведь он ни в коем случае не хотел обидеть мать, которую любил и уважал. Тем более, ему не хотелось доставлять беспокойства своей беременной жене. Ребенка он ждал не менее, чем она. Хотел дать ему то, чего не получил сам.
Виктор рос без отца и переживал это тяжело. Он остро завидовал тем немногим детям, у которых отцы были. Недоумевал по поводу того, что они не ценят своего счастья, да еще иногда и жалуются, мол, поколачивает батя. Да пусть поколачивает. Важно, чтобы отец был!
Дед, как мог, пытался заменить ему отца, но после ранения, да и в силу своего возраста он не очень подходил на эту роль. На памяти Виктора дед всегда много работал и много болел.
Эмоциональный пик, связанный с переживаниями по поводу безотцовщины, пришелся у Виктора на девятилетний возраст. Тогда он особенно донимал мать расспросами об отце, а себя тешил фантазиями: вот, сейчас откроется дверь, и войдет отец, живой и невредимый. Эти фантазии переходили в уверенность, что желаемое вот-вот свершится.
Однажды, когда мать, в то время директор школы и единственный ее преподаватель, читала детям, как всегда наизусть, «Сказку о царе Салтане» и дошла до слов:
«Грусть-тоска меня съедает,
Одолела молодца:
Видеть я б хотел отца.»
Виктор, тоже знавший сказку наизусть, чтобы не разрыдаться, стремглав выскочил из класса. Домой вернулся только поздно вечером. Мать расценила его поступок как хулиганство. А что еще она могла подумать, когда он отказывался ей что-либо объяснить. О том, что произошло тогда на самом деле, он рассказал ей в порыве откровенности только лет через десять, когда приехал домой в отпуск из армии.
После этого рассказа она всю ночь проплакала, вспоминая мужа, с которым и пожить толком не успела, свою загубленную войной молодость, а еще более из-за того, что она, мать и педагог, не смогла понять тогда своего сына, его чувств, его переживаний.
