Ноябрьским днем на сцене Московского Академического театра имени Достоевского шла пьеса Горького «На дне». За сценой бродили актеры, готовящиеся к выходу. Только Карнаухов, исполнявший роль Актера, не торопился. Он сидел в гримерной, будучи вдребезги пьян. Перед ним стояла бутылка водки, лежали перочинный нож и надкусанный бутерброд с докторской колбасой.
Взглянув в зеркало, Карнаухов трагическим голосом произнес:
– Мой органон отравлен алкоголем! Вот раньше, когда мой организм не был отравлен алкоголем, у меня была, старик, хорошая память… А теперь вот… кончено, брат! Все кончено для меня! Я всегда читал… все читал с большим успехом… гром аплодисментов! Ты не знаешь, что такое аплодисменты… это, брат, как водка! Бывало, выйду, встану вот так… – Подождав пару секунд, постучал по рупору трансляции: – А, черт, опять не работает! (громко) Эй! Когда мой выход?
Из соседней гримерной почти сразу донеслось:
– Через десять минут!
Карнаухов выпил залпом стакан и вновь обернулся к зеркалу:
– Через десять минут выходить и играть в постановке этой бездарности, этого ничтожества, выскочки! И это я, которому аплодировали Орел, Вологда и Челябинск! (снова выпивает) Как приспичит, так сразу «чего изволите, Иннокентий Петрович», «все вам будет, Иннокентий Петрович», а как роль Сирано де Бержерака, так «вы много пьете»?! Сука! (снова выпивает) Ну, все, больше ждать не буду! Я вам покажу бесплатные лечебницы для алкоголиков!
На сцене Лука тем временем утешал обитателей «дна»:
– Должна на свете быть праведная земля… В той земле особые люди живут… хорошие люди! Друг дружку они уважают, друг дружке завсяко-просто помогают…
В этот момент на сцену ввалился Карнаухов с криком:
– А вот и я! Что, не ждали?
На сцене возникла оторопь, правда, через пару секунд Барон, видимо, желая как-то выправить ситуацию, произнес:
– А вот и Актер появился. Где, брат, пропадал?
– Это не я пропадал! – тут же с пьяной решимостью возразил Карнаухов. – Это вы все тут пропали! Совсем пропали!
– Да, но… – начал было Барон.
– А ты вообще заткнись, лизоблюд! – оборвал его Карнаухов.
На сцене воцарилась полная тишина. Карнаухов обвел мутным взглядом присутствующих.
– Опа! Тишина, как на кладбище! Ну, а где же все эти ваши «человек – это звучит гордо» и «надо прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы» и прочая дребедень? А вот мне не стыдно за бесцельно прожитые годы! И знаете, почему? Потому что я прожил их с удовольствием! Да, я пил! И не жалею об этом! Так и передайте этому вашему руководителю, этому самозванцу, пигмею, лилипуту, этому хоббиту, бездарю, халтурщику! (плюет на сцену)
Карнаухов перевел взгляд на Луку.
– Ну, а ты, дед, что замолчал? Что ты там втираешь про хороших людей, про реки молочные с кисельными берегами? Ведь признайся, пьешь сам втихомолку? Украдкой. По ночам. Под одеялом, чтоб никто не догадался. А кто вы вообще все такие? Кто вы все на этой грешной земле? Плесень, жалкие бактерии, хламидомонады… Да пошли вы! Все, ушел вешаться.
С этими словами Карнаухов гордо, по-гамлетовски запахнувшись в плащ, удалился со сцены.
Актеры на сцене некоторое время не произносили ни слова. Наконец Лука нарушил молчание:
– Неужели повесится?
– Как же, жди, – скептически отозвался Барон.
– В любом случае – испортил песню, дурак, – подытожил Лука.
Зал, пораженный такой необычной трактовкой классической пьесы, взорвался аплодисментами.
Карнаухов за сценой пил из фляжки. Услышав шквал оваций, оторвался от процесса:
– Это успех!
Дверь театра распахнулась, оттуда на улицу вылетел Карнаухов. По всей видимости, ему кто-то дал сильного пинка.
На пороге появился разъяренный режиссер.
– Бездарь, говоришь, пигмей? Выскочка? Лилипут?
Карнаухов (заплетающимся языком):
– Это метафора. Художественный образ!
Режиссер плюнул.
– Так вот я от твоих художеств и от образов устал! Можешь на работу больше не приходить! Короче, ты уволен, алкаш чертов!
Режиссер хлопнул дверью.
– У меня там вещи! – заорал Карнаухов вслед.
В ответ из дверей вылетел чемодан, стукнул Карнаухова в живот, тот упал на землю.
– Расчет дайте!
Карнаухов с чемоданчиком шел по улице. Он направлялся к Красной площади.
Подойдя к Историческому музею, поздоровался с человеком, который в соответствующем гриме и костюме представлял Сталина, предлагая с ним сфотографироваться.
– Здорово, Семен.
– Привет.
– Как идут дела?
– Никак. Сегодня еще ни копья не заработал.
– Понятно. И не надоело тебе этого упыря изображать?
– А тебе? Опять что ли пил?
– Есть повод. Из театра ушел.
– Да ну?
– Да, высказал режиссеру все, что о нем думаю, а потом хлопнул дверью. Надоели, сказал, ваши художества! И расчет мне ваш не нужен!
– А он что?
– Ну, естественно, заюлил. Не хотите ли, Иннокентий Петрович, роль Сирано де Бержерака сыграть? Ну, я сказал, куда ему эту роль засунуть.
– Понятно.
– Ладно, через пять минут буду. Надо хоть каких-то денег поднять.
Карнаухов зашел в голубую кабинку стоящего на улице туалета, загримировался там под Ленина, наклеил бороду, надел кепку и, хлебнув из фляжки, вышел наружу, не преминув бросить вылупившемуся на него человеку:
