Бабушка Тоня всегда просыпается первой. Муж рядом тихонько сопит. Высокий потолок ещё темен. Кажется, что слышно, как в углах лениво подергиваются усы тараканов. Воздух по-ночному душный и пыльный. Нужно встать, открыть окна, зажечь торшер в кухне, заварить цикория и открыть роман Дины Рубиной, вчера Тоня успела прочитать всего несколько страниц перед сном. Нужно встать ― но куда спешить, если нечем заняться?
Антонина Ивановна вспоминает любимые утра в детстве. Запах манной каши и крепкий чай без сахара, тугие косы, которые плела мама, горячие и немного дымные даже от старого утюга платья. Руки матери, чаще всего суровые, а не ласковые. Ласковыми Тоня ощущала их только раз, после смерти матери, когда та уже не могла их отдернуть. Лежа в гробу, мать была на удивление спокойна.
Жизнь Тони к ласке мало располагала. Партийные указы исполнялись неукоснительно, работы всегда было много, а времени ― мало. Всю жизнь Тоню окружали люди. Люди разные ― добрые, плачущие, властные, больные, умоляющие. Находясь на ответственных должностях помощников высокопоставленных лиц государства, ни одного из этих людей Тоня не предала, по крайней мере, хотела так думать. Хоть и не удалось достичь тех карьерных высот, на которые поднялась мать, работой Тоня всегда была довольна и отдавала ей всю себя. Почему же сейчас она осталась не у дел, почему в администрации все начальники сменились, и Антонина им совершенно не нужна?
Негромко хлопнула входная дверь. Натка пришла. Всё чаще невестка ходит в ночные смены, причем, кажется, не вместо, а вдобавок к дневным. Денег в семье при этом больше не становится, но у Натальи появляются время от времени платья и украшения. Не хочется её винить, даже если у детей давно нет новой одежды и книг. Да и квартиру могли бы уже снять, не всю ведь жизнь планируют на ушах друг у друга тут сидеть? Впрочем, теперь Тоне с мужем недалеко до смерти, так что не ей переживать о планах молодых.
Скрипнули половицы, стукнула дверь в соседнюю комнату, и послышалось недовольное бормотание Сереженьки. Наташа, кажется, ответила: «Вставай, бухая рожа». Давно прошло то время, когда от молодых стоило ждать милования, сейчас они жили недружно, постоянно грызлись и старались встречаться как можно реже.
В детской пока было тихо ― вдруг в школу проспят?
Игорь Семенович дернулся, вскрикнул и схватился за палку. Тоня легонько стукнула его по руке, пальцы разжались, палка грохнулась об пол, Игорь открыл серые, почти бесцветные уже глаза.
– Снова бушую? ― прочистив горло, предположил он, маскируя сонливость светским тоном.
– Когда бы не бушевал. Рано ещё, полежи. Я чаю сделаю.
– Благодарю.
Каждое утро Тони начиналось с инвентаризации, как называл это Сереженька. Боль давно не была для Тони врагом, скорее ― надоедливым соседом. Поясница, колени, затылок, запястья. Слепнуть было наиболее досадно, последние полгода Антонина уже не могла читать без лупы, что значительно замедляло знакомство с новыми книгами. Жизнь неслась всё быстрее, и вынужденно медленное поглощение нового делало Тоню безнадежно устаревшей особой. Внуки давно предлагали бабушке перейти на аудиокнижки, но отказаться от бумаги и чернил хозяйка квартиры пока готова не была.
Это утро начиналось не сложнее прочих, и Антонина Ивановна, вздохнув, спустила ноги с кровати, нащупывая на ледяном полу меховые тапочки. Тапочки подарены Сонечкой, старшей внучкой, на прошлый Новый год, и уже посерели от пыли. Поймав их, Тоня привычным движением закрутила седые волосы в пучок, аккуратно надела очки в поцарапанной темной оправе и укуталась в толстый клетчатый халат.
Бороться с пылью удавалось не всегда. Стоит выдохнуть после уборки на пару дней ― и в углах уже снова кучкуются мягкие серые клубочки. От Наташи помощи не дождешься с её круглосуточной работой, ей и в кафе уборки хватает, а просить о помощи гостей как-то неприлично. Вот Тоня два раза в неделю и переползала из комнаты в комнату, с передышками каждые пять минут, тыкая шваброй в плинтус и щели паркета. Сонечка, если оказывалась дома, помогала, но уборка была ей ощутимо для Тони неприятна, и бабушка отправляла внучку учиться или отдыхать.
Пошевелив пальцами ног и устроившись в тапочках поудобнее, Антонина ухватилась за ненадежную прикроватную тумбочку, встала, скрипнула дверью. Прикрыла её за собой неплотно, и в щель скользнула Муська.
На кровать кошке было нельзя, но Игорь Семенович с утра мог притвориться спящим и кошку не сгонять. Минут десять пушистая лоскутная неуклюжая кроха шуршала одеялом, периодически нанизывая его на когти, цепляясь, путаясь, чуть не падая, кружась неловко по ногам Игоря, затем затихла. Кошачье тепло проходило сквозь тонкое одеяло, просвечивающее пятнами, если засунуть под него голову.
Игорь Семенович любил каждую минуту жизни. В отличие от жены, он на боль внимания не обращал, хотя ранения частенько напоминали о себе. После войны он радовался чаю, хлебу, одеялу и кошке так же сильно, как подаркам в дни рождения, мелькающие всё чаще.
О войне в квартире не говорили. Дети и внуки не знали даже толком, что это была за война, много было военных действий тогда. В отличие от знакомых, дедушка вспоминать то время не любил и с военными товарищами не встречался, предпочитая делать вид, что и вовсе никогда ему не приходилось, поступаясь принципами, прибегать к насилию и жестокости. Ещё бы не утренние яркие сны ― и жена бы забыла о прошлом.
