{Но что, если всё, что происходит здесь, имеет свою причину?
«Остаться в живых (Lost)»}
Она надеялась, что хотя бы дома, в котором и пресловутые стены помогают, в голове прояснится; развеется, наконец, зыбкий туман, затягивающий временами сознание, пройдёт несвойственная ей, уже надоевшая апатия. Тем более что лечащий врач выписал её с лёгким сердцем, хоть и несколько недоумевая: видимо, всё же сомневался в диагнозе, но кто о таком говорит вслух при пациенте? Во всяком случае, очень немногие. Приступы полнейшего безразличия и отупения легко объяснялись лошадиными дозами успокаивающих средств, которые Регина твёрдо решила дома не принимать, желая, наконец, вернуться к кристальной чистоте рассудка. Несмотря на положенный ей месяц больничного она собиралась выйти на работу через неделю. Потихоньку-полегоньку подготовить дела к сдаче – и… Пока не остыло стремление убраться куда угодно, к чёрту на рога, в самом деле, лишь бы не видеть опостылевшей действительности.
Разумеется, она помнила мудрое высказывание, что, куда бы человек ни поехал, повсюду будет таскать за собой самого себя. Так оно и есть. От нажитых тараканов в голове сразу не избавиться. Но сделать это всё же легче, если не остаётся рядом привязок-якорей, упорно тянущих к прошлому, где спокойнее, надёжней… Проверено, знаем. Регина-то в своё время и замуж выскочила, чтобы не возвращаться в родительский дом, к домашнему рабству. Кому сказать – не поверят: взрослая женщина, а когда-то сжималась от страха при мысли, что мамочке не понравится её поступок, мама не одобрит… Или: что скажет папа? Как они огорчатся, если она не оправдает их надежд? Абсурд, вроде бы, но до того памятного тридцатника она не находила сил сбросить ярмо родительской опеки и удушающей любви. На то же, чтобы изжить окончательно чувство вины и желание вернуться, понадобилось десять лет.
Но сегодня речь шла не о бегстве или скороспелом замужестве. Регина собиралась продумать дальнейшую жизнь, не поддаваясь эмоциям и порывам. Для правильного решения и нужна была ясная голова. Отдых в родных стенах. Крепкий полноценный сон. Анализ ситуации – и спокойствие, спокойствие…
Ага, как же.
Познаешь тут дзен, когда сперва едва не психанёшь из-за таксиста, перепутавшего улицы Строителей и Машиностроителей, потом продрогнешь на ледяном ветру, хоть от машины до подъезда десять шагов... Морозы, знаменитые мартовские морозы всё же ударили в ночь, да ещё с пургой, перешедшей в обильный снегопад, что унялся лишь к полудню; так что эти десять шагов Регина брела, как через поле, выдирая ноги в лёгких сапожках из свеженаметённых белых барханов. Единственный на три двора дворник не успевал расчищать дорожки к подъездам…
А потом на лестничной площадке выскочила из квартиры досужая баба Шура-спасительница – вот словно сердцем почуяла, что соседка объявилась – и запричитала:
– Ой, Региночка, живая, ну, слава те хоссподи! Вернулась? Выписали? Не рано ли? А то, глянь, плохая какая, краше в гроб кладуть… Не нужно ли что? Ты только скажи или в стенку стукни, я бабка крепкая, ещё сгожусь куда сбегать, в аптеку там, или к батюшке, пригласить пособоровать…
Регина вымучено улыбнулась.
– Спасибо, баб Шур. Сказали – всё в норме, жить буду, и даже, вроде бы, неплохо.
– Ну да, ну да… А ты всё-таки побереги себя, пожалей-то, а то вон и с лица вся синяя, как покойница, прости-хоссподи, и ноги еле волочёшь. Куда это годится – мощи такие выписывать? Давай, помогу...
И даже всерьёз попыталась поддержать под локоть, пока она доставала ключи.
Памятуя, что ежели б не бабкин звонок в скорую, то пятничный вечер мог оказаться для неё последним, Регина стиснула зубы и, в пику назойливой грымзе, улыбнулась ещё шире.
– Это я от больничной жратвы чуть живая, баб Шур, чесслово! Ты же сама, поди, знаешь: там для всех диета номер десять, на цвет лица влияет отрицательно. Ничего, сейчас борща наварю – и живо пойду на поправку. Тебе спасибо, баба Шура, что в беде не оставила: с меня пирог и вечная благодарность, ты же знаешь!
Убедившись, что её человеколюбие оценено, соседка выпустила-таки Регинин локоть и отступила.
– Да что ты, что ты! Я ж не спасибо ради, я по доброте… Точно, ничего не нужно? Ну, отдыхай, отдыхай, а то глядеть на тебя страшно, болезная ты наша.
Переборов желание плюнуть на бабкин след, Регина, нарочито не торопясь, открыла дверь, закрыла за собой, шваркнула сумочку и ключи на тумбу и, подавив рычание, прислонилась спиной к холодной дверной поверхности. Ну, бабка!.. Впрочем, есть и от неё польза: апатию как рукой сняло, на смену ей пришла здоровая злость, и это, пожалуй, было первой сильной эмоцией, испытанной с роковой пятницы.
– Да дай бог тебе здоровья, баба Шура! – сказала она громко. И расслышала на площадке торопливо удаляющиеся шажки и щёлканье замка. Вот так. Не дождёшься, соседушка, не отвампиришь. Хоть всё это, конечно, хрень насчёт энергетического вампиризма, но чувство удовлетворения от того, что не повелась на развод, не закипела, не взбеленилась – грело душу.
Однако что там она несла про «краше в гроб кладут»? Регина сбросила шапочку, щёлкнула выключателем и подошла к большому зеркалу. Доля правды в словах сердобольной перечницы была. Побледневшая, осунувшаяся, с тенями под глазами, потускневшими волосами, собранными в простецкий хвост, Регина мало походила на всегдашнюю, ухоженную, следящую за собой пусть без фанатизма, но с известной тщательностью, появляющейся у многих женщин после сорока. Приучив себя во всём находить положительные стороны, она изучила своё отражение, втянула и без того запавшие щёки…
