Шестнадцать ноль-ноль. Мой рабочий день закончен, и я дважды в неделю следую знакомым маршрутом: трамваем до Финляндского вокзала, оттуда электричкой до маленькой станции, там по узкой песчаной тропинке среди соснового леса до деревянного домика с башенкой. Знакомый стук калитки, знакомый скрип ступенек – я поднимаюсь по узкой деревянной лестнице и открываю дверь в комнату. За восемь лет я настолько изучила и этот маршрут, и обстановку этой комнаты, что этот маленький уголок земли стал мне почти родным. Большие окна с сиреневыми занавесками, куда заглядывают любопытные сосны, стол с тремя стульями, всегда чем-то заставленный или заваленный, узкая кровать, полки с посудой и книгами, и холсты, холсты, холсты и на подставках и вдоль стен. Запах красок и растворителей смешивается с запахом яблок осенью и с запахом сырости весной.
Я вхожу в комнату и оказываюсь лицом к лицу с тем, ради кого приехала. Как обычно, он стоит у мольберта (уже в который раз!), но, увидев меня, бросает все, идет навстречу, целует, помогает снять пальто – сегодня день очень холодный для начала лета. А потом начинается наше свидание. Вот уже восемь лет. Дважды в неделю.
В эти короткие встречи я чувствую себя счастливой рядом с единственным моим любимым мужчиной. Да что там трамвай или электричка, я и в 10 раз больше бы путь проделала ради него. Я живу двойной жизнью, но я согласна и дальше лгать и притворяться, и получить все тонкости актерского мастерства и притворства, но не могу отказаться от этих встреч.
Я глажу его волосы, смотрю в глаза, слушаю его голос – не устаю наблюдать за ним и удивляться каждому его слову или движению, как чуду, как открытию. Он мой, мне хочется и обнимать его, и тормошить, называя по имени, но в конце концов это ему надоедает, и он идет заваривать чай. Меня умиляет то, что он больше любит чай, а не кофе. Кофе целыми днями пьет мой муж, а здесь царство чая.
Мы сидим за столом. Михаил разливает чай, себе, как всегда, в красную чашку, а мне в белую, с фиалкой и ромашкой сбоку, а я раздумываю, что бы съесть сначала – сушку, конфету или курагу. Михаил смотрит на меня напряженно, и я знаю, какой будет его следующая фраза.
– Ну и когда же мы будем с тобой вместе, Лидушка?
Угадала! Каждый раз он заводит разговор о браке, а я не решаюсь ответить «да». По разным причинам. Вот и на этот раз прикидываюсь дурочкой:
– Мы и так вместе, Миша.
Он трясет головой.
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. У нас могла бы получиться отличная семья.
– У меня есть семья.
Михаил молчит. Он знает, что у меня есть семья, что я не могу ее оставить, и это нужно осознать как неизбежное, как объективную реальность, но упорно спрашивает об одном и том же. Его затянувшееся молчание заставляет меня оправдываться.
– Я же люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, но мне надоело делить тебя с кем-то. Лида, я прошу – или-или. Или останься с Виктором, или уйди ко мне.
Роман не может длиться вечно. Однажды появляется дилемма – брак или конец. Я робко прикасаюсь к его руке и прошу: «Не мучай меня, Миша. Я не готова принять решение. Пусть все останется так, как есть. Пока.»
Он кивает, он соглашается, потому что не в силах расстаться со мной. Для него тоже мучительна эта неопределенность, и роль мужа ему лучше подходит, чем роль любовника.
Я смотрю украдкой на часы, чтобы не раздражать Михаила. Ему нож по сердцу, когда я начинаю собираться обратно, но сейчас он ничего не заметил.
Электричка через полчаса, идти мне до нее пять минуть, и за оставшееся время я готовлю ужин для Миши. Бросаю на себя взгляд в зеркало: фартучек, косынка, нос в муке – умереть можно от смеха. С таким бы рвением стряпала дома, а то бедному Виктору частенько приходится и варить, и жарить, а я отговариваюсь тем, что от жара плиты у меня болит голова. Отчасти это правда, но, может быть, чуть-чуть притворяюсь. Не стоит большого труда потереть виски, закатить глаза и повторять слабым голосом: «Ой, Витя, невозможно болит голова. Сделай что-нибудь».
Виктор мне верит, я избавляюсь от нелюбимой работы на кухне и досадую, что не стала актрисой.
Но здесь все не так. На Мишиной кухне я чувствую себя полной хозяйкой: и плита не раздражает, и голова не болит. Миша следит за мной взглядом и улыбается. В такие минуты легко представить, что мы жннаты много лет.
За треском кипящего масла я слышу веселый Мишин голос: «А ты знаешь, Лида, я продал картину!»
Я отчетливо различаю нотки ликования – не так часто случается ему продать свое творение, поэтому меня так и подмывает спросить, за сколько, но Миша не любит разговоры о деньгах и я ограничиваюсь тем, что говорю: «Я рада. Теперь все у тебя будет хорошо.»
Да, стоило бросать институт и малевать эти бесконечные холсты, если они не приносят материального благополучия. За все время нашего романа я по пальцам могу сосчитать, сколько раз у Михаила покупали картины, но ведь на такие суммы не проживешь. Вечерами Михаил сторожил дачи или разгружал вагоны, а днем упорно рисовал, пополняя ряды холстов у стены и пресекая на корню мои попытки завязать разговор о том, что хорошо бы вернуться в институт, закончить, получить престижную, хорошо оплачиваемую работу.
