Впервые Ярцев появился у нас месяц назад.
Столик выбрал в глубине зала – у панорамного окна. Подманил меня и сделал заказ: филе сома в сухарях и овощное соте. Мысленно я окрестила его адвокатом. Казалось, так они выглядят: высокий привлекательный мужчина в костюме и с папкой, от которой пахло дорогой кожей.
Окно выходило на парковку: там, как верный конь, его ждал с обеда черный «ягуар».
С тех пор он каждый день приходил на бизнес-ланч, заказывал рыбу, иногда аперитив – под хорошее настроение. Чаевых всегда оставлял много.
Сегодня Ярцев тоже себе не изменил.
– Что будете заказывать? – длинный фирменный фартук обхватывал меня подмышками, как черный саван, и сдавливал грудь. Вопрос прозвучал с придыханием, словно я безнадежно влюблена. Зато этот фартук меня стройнит.
Ярцев поднял голову и тепло улыбнулся.
Симпатичный, с неуловимо-восточной жилкой. Узкое лицо, чисто выбритые щеки, а еще от него приятно пахло. Эта смесь кожи, нагретого дерева и мускуса должна стоить сумасшедшие деньги. Чего еще ждать от человека с «ягуаром»?
Но больше всего мне нравились глаза: из-за голубоватого цвета взгляд казался прозрачным и холодным.
Ярцеву было за сорок, хотя стрижка пыталась исправить впечатление. Каштановые, слегка вьющиеся волосы стрижены по-молодежному, в среднюю длину и уложены в художественном беспорядке. Отдаленно напоминает «укладку» моего мужа, когда он просыпается с похмелья.
Фамилию я узнала так: однажды он попросил поменять приборы. Я сбегала на кухню, вернулась, и пока педантично сервировала стол, у него зазвонил телефон. «Ярцев» – ответил он.
Красивая фамилия.
У моего мужа фамилия Охмелюк. Не муж, а недоразумение.
– Мне как обычно, – он снова улыбнулся.
Улыбка грела, как неожиданный подарок. Мне он нравился, этот Ярцев. Не только из-за чаевых. Он как обещание счастья – окно в другую реальность, где все хорошо.
Никогда не придирался, не грубил. Так ведут себя счастливые люди.
– А вам? – я обернулась к его спутнику, наставив ручку на помятую страницу блокнота.
Он пришел со скучным мужиком лет пятидесяти – раздраженным и каким-то надутым. Серый костюм сидел на нем, как на корове седло из-за поплывшей фигуры.
– Водки грамм двести, – резко сказал он. Голос не вязался с внешностью: твердый, сильный.
Я невозмутимо записала заказ и направилась к кухне. За спиной набирал обороты спор: мужчина возмущался, Ярцев отвечал. Речь звучала уверенно, словно он привык иметь дело с трудными клиентами. Мужик не затихал: «А насчет твоего сына! Это нелегко…»
Значит, у него сын, семья… Глупо было считать, что такой мужчина холост.
А может, никакой Ярцев не адвокат. Взгляд у него безмятежный, будто он познал себя и достиг нирваны. И голос проникновенный: бархатистый, теплый.
Я представила, что он психотерапевт из клиники для богатых. А что, похож. Мне нравилось гадать, примеряя на него разные роли.
Но даже в самых отчаянных мечтах я не представляла нас вместе.
Каждый раз, когда Ярцев заканчивал обед, бросал крупную купюру поверх счета и шел, гордый и прямой, к выходу, а затем садился в свой «ягуар», я понимала, что никогда его не заинтересую. Между нами даже не пропасть, а стеклянная стена – такие мужчины нас не замечают. Это люди из другого мира, но я не расстраиваюсь. Мне не восемнадцать, чтобы верить, что я повторю успех Золушки.
У меня не идеальное сложение, а искусанные губы и лицо поцелованы солнцем: на губах пигментные пятна, на коже россыпь веснушек. Сейчас они бледные, но начиная с мая я никого не обману.
Волосы видели парикмахера прошлым летом, когда подруга уговорила меня на мелирование. Тогда же они выгорели на концах под жарким сочинским солнцем – я работала продавцом на пляже. Парео, очки, шлепанцы: все для растерях и тех, кто покупает в последний момент.
Но я достаточно милая, чтобы улыбаться мне, когда приношу еду и забираю грязную посуду.
Жизнь справедлива по-своему: кому-то Ярцев, а кому-то Охмелюк.
– Рита! – ласково окликнула меня обычно грубая Татьяна Алексеевна, администратор. – Тебя наш зовёт. Срочно!
Толстая и очень важная, она всегда произносила «наш» с особым смыслом, словно сам господь бог обратил на меня внимание. На самом деле, «наш» – это двадцатипятилетний директор Федор. Родители подарили ему кафе, чтобы парню было чем заняться.
Тусовщик Федор выполнял работу руководителя спустя рукава, хотя покомандовать любил и без конца фонтанировал идеями по улучшайзингу. Татьяна Алексеевна перед ним пресмыкалась. То ли в ней играл материнский инстинкт, повелевающий взять под опеку высокорангового птенца, то ли она в принципе подхалимка. Заставляла пресмыкаться и нас, персонал.
– Иду, – вместо кухни, я свернула в офисную часть кафе, отделенную бордово-дымчатым тюлем от остальных помещений.
В коридоре воняло моющими средствами – яблоком и лимоном. Обманом и химией. Татьяна Алексеевна фанатка чистоты, перед сменой у каждой официантки осматривает одежду и фартук. Не дай бог пятно…
Возле кабинета директора я торопливо окинула себя взглядом и толкнула дверь, чувствуя, как щемит сердце.
Надеюсь, меня не уволят. Не помню, чтобы что-то натворила.
В дорого обставленном просторном кабинете не было окон – верхний свет дневных ламп шпарил вовсю. Вместо Федора за рабочим столом сидел незнакомый мужчина, крупный, с большой лобастой головой.
