Софья
Закрыв глаза,
повторяю Патетическая сонату. Третью часть. Мою любимую. Играю её в перерывах
между разбором нового материала. Просто для отдыха. И для того, чтобы ещё раз
услышать эти звуки, от которых я вхожу в стояние странного любовного транса.
Почему любовного,
потому что любви у меня никогда не было и с такими темпами никогда не будет.
Я говорю
о той другой любви, которая снаружи. За окнами, за стенами. Которая кипит в
свободном от нот мире. Но только пока без меня.
Сейчас
моя единственная любовь – музыка.
Всю жизнь
я пробираюсь сквозь эту любовь, иногда ненавижу, иногда снова люблю. Пылаю
страстью. Горю и потухаю. А потом снова загораюсь. Я точно знаю, это со мной
навсегда, кто бы, когда не появлялся в моей жизни и не исчезал, музыка будет со
мной всегда.
На уровне
импульсов витающих в воздухе, едва ощутимых вибраций, ощущаю бесшумные шаги
папы. Приближается на носочках. Думает, я не слышу.
Он любит подслушивать,
подойдя поближе к двери моей комнаты.
Странно,
я совершенно не волнуюсь в зале, где полно разных звуков, где сотни глаз
смотрят, и сотни ушей слушают, как я играю, но здесь, дома мне все мешает, даже
присутствия папы не могу выносить. Когда занимаюсь, требую, чтобы он не входил.
- Пап, я тебя
слышу, - говорю, не открывая глаз, перебирая пальцами по клавишам
дореволюционного отреставрированного Беккера.
Ни один
другой рояль я не люблю так сильно. Но всё равно когда-нибудь мечтаю изменить
моему старичку. Это потом, когда я стану известной пианисткой и у меня будут
деньги на самый лучший Стенвей.
Сейчас
даже мой папа, довольно небедный человек не может себе этого позволить. Я знаю,
у него достаточно денег, но в силу разных неизвестных мне причин, он не может
совершить подобную покупку.
- Всё,
всё, не мешаю, - папа уходит так же, на цыпочках.
Я улыбнулась,
не открывая глаз.
Природа наделила
меня исключительным слухом. Я слышу фальшь и гармонию не только в нотах, но и в
окружающих звуках.
Последний
аккорд. Грациозно изгибаю кисти руки, кладу ладони на колени.
Это папа говорит
– грациозно, сама я бы такого о себе не сказала.
По утрам,
перед тем как уехать на работу в министерство папа приходит поцеловать меня.
-
Тук-тук, уже можно к тебе входить? – папа заглянул в комнату.
- Можно,
- оборачиваюсь.
- Сонечка
моя, жаль твоя мама не видит, какая ты стала, - сейчас как обычно, потоки
умиления и любования мной.
- Она
видит, - киваю на портрет моей мамочки.
- Да, она
делает все, чтобы тебе было ещё лучше, - соглашается папа.
- Куда уж
лучше, пап? - я посмотрела в его глаза, показалось, сегодня он какой-то
грустный. - Что-то случилось? Это на работе?
- Нет-нет,
- поспешно отвечает, подошел, поцеловал меня в лоб, - ладно, мне пора. Дела
государственные не ждут.
Я встала
со стула, обняла его, а он меня как-то странно обнял, не как обычно.
Возможно,
показалось, но я почувствовала какую-то тревогу.
- Будешь,
заниматься?
- Да. Одно
место туго идёт, - кивнула снова садясь.
- У тебя
туго? – потрепал по плечу.
- И такое
бывает, - перелистнула ноты.
- Эти
пальчики не могут играть туго, - взял мою ладонь, поднёс к губам.
- Ещё как
могут.
- Ну все,
я ушел, машина ждёт, - он направился к двери.
- Давай,
- я махнула, не оборачиваясь и сразу тронула клавиши подушечками пальцев.
Давид
Лимузин
остановился у здания. Охранник вышел из машины, просканировав территорию,
открыл мне дверь.
Я неторопливо
поправил манжету рубашки, затянувшуюся на сантиметр дальше под рукав пиджака.
Не люблю
когда что-то неидеально.
Прошел в
холл. Мимо металлоискателей и сотрудников ЧОПа.
Небрежно,
сунув руки в карманы, подождал, пока охрана проверит лифт.
Поднялись
на этаж. Прямо по коридору меня уже ждут в самом дальнем кабинете.
Дверь
распахнулась.
- Добрый
день, прошу вас, - секретарь в строгом черном платье и элегантных туфлях мило
улыбнулась, приглашая меня.
- Давид,
какие люди и без охраны, - приветствует, расставив в сторону руки Алексей
Павлович Оравин.
- Вообще-то
с охраной, - я вошел, осмотрел кабинет.
Его
теперешний владелец явно ни в чём себе не отказывает. Берёт всё, что можно
взять.
- А, да,
точно, прости, запамятовал. Ты же теперь не ходишь без своих голово... Ой, извини.
Ну, присаживайся, рассказывай, - натянул улыбку, словно и правда рад меня
видеть.
Я-то
знаю, как он сейчас трясётся от страха.
Старая
крыса. Как выстилается. А на суде геройствовал сука. Не стесняясь, вешал на
меня всех собак.
Ненавижу
старого лживого козла. Дать бы ему по раскормленной роже... как же я мечтал об
этом… семь долгих лет.
Но,
собственно, я здесь не за тем, чтобы размозжить его старую башку, об
полированный стол. Не люблю грязь, кровь... глянул на рукав светлого пиджака…
снова манжета скрылась. Мать твою, просил же купить нормальные рубашки. Уволю к
чёрту управляющего.
- Да что
рассказывать, вот на свободе уже месяц как, - глянул в прищуренные хитрые
глазки.
- Месяц?
- делает вид, что не знал, старая падла, - а что же не зашёл? - щёлкнул
пальцами заглянувшей секретарше, та поняла только по жесту, кивнула и скрылась,
прикрыв дверь.
- Занят
был. Дел много накопилась. За семь лет-то, - я сжал губы в улыбке, показывая,
чьи это были семь лет.
